Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Приехать сюда, думать, что буду работать в Яд Вашем, вот, мол, мое место, убедиться, что в Израиле, где, по всем моим советским представлениям, должны ценить людей, посвящающих себя той истории, которой я стала заниматься в Москве, вместо этого найти здесь уйму бездельников, бездушных чиновников, стоящих по стойке смирно в День Памяти и целый год валяющих дурака рядом с бесценными архивами. Они предлагали мне работать гидом, мол, начинай с низов, карабкайся. Если бы только знала, сколько пропозлов мы написали с Сережей, в сколько фондов, мы не получили ни одного положительного ответа. Если бы ты знала, какие моменты отчаянья я здесь переживала, – и вот ты видишь, я ни на минуту не оставила своей темы, своих персонажей, своих героев, думаю, в первую очередь, из-за ответственности перед ними, не перед публикой или читателями. И то, что я теперь могу работать одна, с помощью, без бюрократов и идиотов, – это, конечно, не чудо, а моя вера в необходимость делать то, что делаю. Своего рода упертость. Туманы рассеиваются ‹…›

20.1.1996

Дорогая мамочка! Пишу карандашом, поскольку это удобнее, когда лежишь, ручка в направлении [нарисована стрелка] буксует. Мне уже гораздо лучше. Сегодня я два раза сама ходила гулять – чудесная погода, солнце (после снега и ветра вчера), воздух такой, что не хочется возвращаться, но долго мне еще гулять, наверное, нельзя.

Вчера говорила с Федей. Ему очень хорошо в Праге, душевный комфорт. Там он почему-то начал читать много русских книг, в восторге от «Жизни Арсеньева» Бунина, прочел тоже там «Жизнь и судьбу», снял много, теперь будет проявлять пленку и начал, как он сказал, две картины. У него там куча друзей, часть от меня – Магдалена, девочка 23 лет, которая работала ассистенткой, когда мы снимали фильм про Фридл, потом дочка Крофты – Яна, скульптор, и прочие очень милые люди. Наша Прага! Подумать, Федька мне по телефону произносит чешские фразы. ‹…› Манька тоже очень радует. Она умнеет (раньше только хорошела) с каждым днем.

Сережа оправился от первого шока (все-таки я как-то не ассоциировалась у него с болезнями), и все входит (вошло) в русло. Думаю, я своевременно сделала операцию. ‹…›

170. И. Лиснянская – Е. Макаровой 12–14, 16, 20–21 февраля 1996

12.2.96

Леночка, солнышко мое! Вчера услышала твой голос, поняла, что тебе не слишком хорошо и в смысле здоровья, и в смысле практического гостя[280]. Дай Бог, чтоб я ошиблась хотя бы в первом.

У меня же вчера был нелегкий день и душевно, и физически. Прощались с Лидией Корнеевной. В 10 утра поехали на Тверскую, на городскую квартиру вместе с Машкой. Люша, которая тебя обожает, встретила меня вопросом: «Как Лена?» «Ничего, – ответила я, – безобразно себя ведет». Пошла в комнату к Лидии Корнеевне, слава Богу, еще не набежал народ, и погладила ее ножки, порасправила цветы, поцеловала лоб. Она прожила длинную и высокодостойную жизнь. ‹…›

Уже накануне Владимир Корнилов, который вел гражданскую панихиду, звонил мне и просил сказать несколько слов о Лидии Корнеевне, сначала я отказалась, дескать, не умею говорить, но он меня пристыдил: неужели у тебя не найдется несколько слов для Лидии Корнеевны, которая так любила тебя и твои стихи! – Володя, я бессмысленная, боюсь тебя и всех подвести, но если ты говоришь, что без меня «список будет неполным», скажу, как получится. Поэтому, зная, что будут телекамеры, я замоталась так теплым платком, чтоб меня узнать было нельзя. Два автобуса, полные-преполные, отправились с Тверской в Переделкино. Мороз ужасный стоял. В Переделкинской даче и была панихида.

Открыл ее Корнилов. Первым выступил Солженицын, потом косноязычный Евгений Пастернак, далее я, но не выступала, – говорила Лидии Корнеевне то, что хотела сказать, потом – Залыгин, за ним – Святослав Федоров – известный глазник, замыкал глупый, но добрый Берестов. Конечно, весь народ в дом не пробился, в том числе и Наталья Иванова, которая мне сегодня звонила, спрашивая о твоем здоровье, о моем «Отдельном»: «Я к вам никак пробиться вчера не могла, так вас окружили». Я подошла сама только к единственному человеку – к правозащитнику Сергею Адамовичу Ковалеву, поблагодарить его за все, что делал и делает. Потом мы уселись в автобусы, а кто – в машины и кто пешком двинулись на кладбище. Бедная Лидия Корнеевна сопротивлялась уходу в землю. Мы выстояли на морозе минут 40–50, могильщики долбили яму, ибо гроб не проходил.