Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Насчет прозы я тебе писала в предыдущем письме (оно придет вместе с этим), я не чувствую себя уверенно, не чувствую себя даже как в Москве, в былые годы, произошло какое-то отслоение, и я не знаю, что должно произойти, чтобы ко мне вернулась вера и энергия. Этот год – мертвый сезон. Но могу работать с детьми и сумасшедшими, могу читать и сидеть в архиве. ‹…› В таком состоянии всякое замечание или мелкий упрек я воспринимаю болезненно, так что ничего не принимай на свой счет. Ты знаешь, что ты самый близкий мне человек (не надо сравнивать с папой), но, когда ты производишь эти сравнения, мне становится страшно, что и ты не понимаешь меня, и я теряю последнюю опору. Мамик, поправляйся скорей! ‹…›

191. И. Лиснянская – Е. Макаровой 21–22 ноября 1996

21.11.96

Доброе утро, моя доченька! Это письмо будет называться: «Архив». «Не надо заводить архивов, над рукописями трястись». Пастернак написал стихотворение «Быть знаменитым некрасиво». Так мог написать только очень и очень знаменитый писатель. Я бы тряслась над рукописями, если бы сколько-нибудь себя осознавала как поэта, ибо не знаменита. Все почти выкинула – тетради с ненапечатанными стихами, блокноты и прочая. ‹…›

Твоя же огромнейшая работа с архивом – совсем другое дело. Иногда мне кажется, что ты философ Федотов[313], который хотел оживить всех мертвых. Его концепцию я выражаю примитивно, но по сути дела – оно так и есть. Иное – историческая память, которая складывается из крупных и мелких архивных данных. Ты же делаешь то, что делал бы Федотов, не будучи Христом (Лазарь), именно оживляешь. Мертвые – совершенно живые в твоих произведениях. Например, «Танцуйте с нами»[314]. «Танцуйте с нами» и подвигло тебя, как мне сдается, на труд оживления Фридл, Швенка и многих-многих. Это оживление мертвых, т. е. желание их оживить, видимо, было заложено в тебе, заронено в тебя Творцом. Я не вспомню ни одного современного писателя, у которого бы мертвые становились живыми в художественной прозе, а не в историческом романе.

Часто, точно как и ты, думаю, а не пора ли тебе вылезти из архива, из-под руин, из-под которых ты уже извлекла многие жизни. Все, что ты сейчас совершаешь, есть подвиг почти нечеловеческой трудности, такие подвиги оцениваются не современниками, а потомками, как правило. Но ведь хочется и при жизни иметь лучик славы! И у тебя есть этот довольно яркий луч – твое о детях, тоже я называю очень важные, отлично написанные: «Освободите слона», «Лето на крыше», «С чего начинается детство»[315]. Никто художественно до тебя не осмысливал этой темы. ‹…›

Позавчера была в гостях у чилийского посла. Это связано с Габриэлой Мистраль[316]. У меня уже был опыт отказа ехать, когда нас с Семеном пригласил французский посол: «Простите, но мы старые и больные и не можем пользоваться транспортом». Но в данном случае эта отговорка не подействовала. Мне перезвонили и сказали, что машина посла приедет за мной и привезет обратно. Ужас, какая тревога меня охватила, я уже искала Сережу Игнатенко[317] по телефону, но не нашла. Однако, когда меня привезли в посольство, я успокоилась, не потому, что была генералом на свадьбе, – место рядом с послом, – а просто тревога осталась позади, надо лечиться. Там я еще раз убедилась, как совершаются сделки, денежные дела. Главное, кто были – еще два посла, директор иностранной библиотеки, по номенклатуре приравненная к министру, несколько испанистов, Чупринин, потерявший спонсорство Сороса, четыре работника ин[остранной] библ[иотеки]. Одной мне было ничего и ни от кого не нужно. ‹…›

Вчера были телевизионщики из Ижевска, снимали меня и Семена по отдельности для своей области и с прицелом продать РТР. Их привел Олег Хлебников – земляк, тот Хлебников, который первый напечатал меня в «Крестьянке», когда я еще не вернулась в С[оюз] п[исателей]. Он же, по-моему, вытащит меня из сегодняшнего кризиса-зарока: не публиковаться. Мне поступиться своим словом очень трудно, но Семен умоляет прекратить эмбарго на собственную продукцию. ‹…›

Что слава ему, что почет, если его дети ждут его смерти? Ужас такое переживать. Дело в разводе. Не отступился от него только Горик (Мишина квартира!), даже взял на себя представлять на суде отца. ‹…› На первую повестку в суд со стороны матери никто не пришел. По второй повестке пришел сумасшедший Яша[318], он, невзирая на протесты судьи, отнял 40 минут на чтение заявленья, которое написал за мать, и на препирательства с судьей. ‹…› Суд назначен на 19 января. Подумай, каково отцу?! Бедный Семен был просто убит. ‹…›

22.11.96

Быт и искусство