Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Что касается меня, то все просто и ясно. У меня было полтора месяца «эйфории», как в Комарове и чуть позже него в 1972 г. Теперь все стало на свои обычные места: в свою книгу заглядывать противно. И т. д. и т. п. Кстати, частые и т. д. и т. п. в твоей книге – единственное замечание, какое я смогла бы тебе сделать. Но это такая мелочь по сравнению с содержанием книги и способом ее написания. А как чудно названы главы, как хорошо, что они не многословны.

Эта книга – многозначимое явление, пища не только для воспитания детей взрослыми, но и осознание личности каждого, кто прочтет. И еще пища для философов. Да, эта твоя книга может послужить отправной точкой для философского осмысления детства и не по Юнгу, тем более не по Фрейду, а по Макаровой. Я тебе строчу, не задумываясь над тем, что строчу. Все это мною пережито в твоей книге, и мои, м.б., наивные мысли – не что иное, как преодоление ребенком страха с помощью искусства. Но как бы я ни восхищалась книгой твоей, один страх меня не покидает – страх за тебя.

Родная моя, поверь, чувство долга, м.б., не в такой форме и не в такой степени, как тебе, мне тоже присуще. Это бесконечное чувство долга соседствует с чувством ничем не искупаемой вины. И это трудно переживать. Какие счастливые люди те, что винят других во всех причудах судьбы, а не себя. Это, пожалуй, единственное, чему я завидую: не слава, не богатство, а отсутствие постоянного ощущения вины вызывает во мне зависть. Если бы я могла избавиться от этого чувства, я была бы, наверное, и здорова, и счастлива. ‹…›

204. Е. Макарова – И. Лиснянской Весна 1997

Дорогая мамочка! Мой компьютер спятил, пишет на тарабарском языке.

Собственно, особо и сказать нечего. Сижу по 12 часов за компьютером, пишу, что знаю, выбираю из документов, нумерую, вписываю в нужные лунки информацию, вчера пыталась сочинить лекцию на тему о лекциях, которую в начале июня я должна прочесть на иврите для специалистов, но дело не в иврите, по-русски пока вышло как-то слишком образно, надо упростить.

‹…› Из последних материалов более всего впечатлили меня статьи Хуго Фридмана[340] про Терезинскую библиотеку. Исчезают книги, люди берут и не возвращают, берут с собой на транспорт, и возникает недостача, а ведь у них каталог, порядок… Сколько можно понять про людей вообще из всего этого! Я как бы давно не существую отдельно от моей потопленной Атлантиды, и чем дальше, чем меньше у меня друзей здесь, ведь я за собой таскаю такой хвост народу, или они таскают меня за собой, пока я здесь.

‹…› Иногда я просто поражаюсь тому, как жизнь избавляет меня от всяческих иллюзий, при этом не лишая ни цели, ни надежды на ее достижение. А цель – это, конечно, поиски смысла. Мне верится, что я до чего-то все-таки додумаюсь. Не до чего-то такого, что в мире не знали, а до своего. Но это происходит через такую тяжелую поденную работу, без легкокрылых муз, увы.

Послезавтра встречаюсь с лондонским миллионером в Иерусалиме, посмотрим. Дело в том, что теперь Яд Вашем хочет этот проект, а лучший специалист в мире по данной проблематике, Иегуда Бауэр[341], друг миллионера, хочет быть крестным отцом, – не уверена, что на данном этапе поисков формы и содержания я хочу, чтобы кто-то из академических историков был рядом. Поэтому придумала такой ход, – этот год я работаю со своей группой, а вот на этапе создания книги, перевода, редактирования, публикации Яд Вашем был бы хорошим адресом. Не знаю, как лондонец к этому отнесется[342].

Очень надеюсь, что встреча в ЛА внесет ясность в расписание и я смогу распределиться между двумя проектами так, чтобы еще оставалось время подумать. Некоторые решения приходят на ум внезапно, а вот потом, чтобы развить их, нужно время.

В Нью-Йорке есть архив, один из самых важных, так что я решила провести там 10 дней, а в ЛА – 5. ЛА платит за билет, как не использовать эту возможность! Регина приедет ко мне в Нью-Йорк, и после закрытия архива у нас будет время на нашу работу по Фридл. Жить я буду у Эдит[343], в мастерской, это для меня лучшая психотерапия. Сочетание в этой женщине артистизма и здравомыслия, как написано в романе[344], смиряет меня со всем, с чем я еще не смирилась. Все, мамик, пора браться за дело. ‹…›

205. И. Лиснянская – Е. Макаровой 6–7 мая 1997

6.5.1997

Здравствуй, моя дорогая Леночка! ‹…› Пишу тебе, сидя за письменным столом, как большая. Стол чист и пуст, я за ним ничего не делаю. Впрочем, я вообще ничего не делаю.

Вот уже 10 дней, как мы в Переделкине: красиво и в окне, и на улице, хотя то холодно, то теплеет. Уже пора растепляться погоде на более длинный срок. ‹…›

Мне не пишется, зато дышится. Заставляю себя выходить с Семеном за час до обеда и за час до ужина. А когда выйду, наслаждаюсь воздухом и птичками. Соловьев пока не слыхать, для них еще холодно. Да и поют они поздно вечером, когда я уже на улицу не выхожу. Но зато вообразить можно. Серенькие воробышки мне доступней, вот и написала здесь шесть строк всего: