Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Деточка моя, я очень обрадовалась, что тебе понравились мои стихи. Вообще в этой моей борьбе за выживание, т. е. за вылезание из депрессии, ты мне очень, очень помогла, твой голос в телефонной мембране просто вытягивал меня. Да, я счастлива, что ты мои стихи одобрила, надеюсь, ты не преувеличивала своего мнения из медицинских соображений. А мои вопросы: а не хуже ли эти мои новые по сравнению с прежними, оказывается, нормальное дело. Вчера на ночь я читала полувоспоминания-полузаметки Лидии Гинзбург об Ахматовой, которая очень чувствовала слушателя и любила цитировать Маяковского: «Только не говорите мне, что мои предпоследние стихи лучше последнего». Нет, ты говорила искренне о стихах, это подтверждается теми серьезными замечаниями по поводу моей биопрозы. Ты совершенно права, я тоже чувствовала, что после «стрижки» все пошло вяло, хотя с некоторыми неплохими кусками. Как жаль, что, когда я это писала, тебя не было рядом. Если бы мы были поблизости, то я тут же смогла бы переписывать слабые места. Ты правильно мне сказала, что необходим труд. Я вспоминаю, как ты трудилась над «Фридл», как, прислушиваясь и к моим замечаниям, что-то перекраивала, преобразовывала, короче, трудилась. А то, что ты из «Смеха на руинах» смогла сделать даже журнальный вариант, это вообще – подвиг. И это указывает на масштаб писательского дара. Я же, мое солнышко, могу что-нибудь переделывать, улучшать, обогащать лишь тогда, когда все это печется, варится, жарится. Ну, просто ничем способ моего письма не отличается от приготовления еды, когда я импровизировала, пробовала, то подливая масло, то воду, то меняла пропорции, скажем, овощей и трав. А потом, чаще всего, даже вкусно и вдохновенно приготовленное, сама есть не могла. Вот так же я никогда не могу вернуться к старым стихам, казалось бы, вот тут и тут подправить, домыслить, – и они станут живыми существами. Да я даже перечитывать, скажем, «Из первых уст» не могу – отвращение берет. ‹…›

Ты зря рассердилась, когда я сказала, что после моей смерти, м.б., ты что-нибудь извлечешь из моей биопрозы для публикации. Это нормально, поскольку я не умею работать над старым и из него можно что-либо извлечь. А не нормально вот что: я говорю так, как будто уверена, что буду после смерти интересовать читателя. Да, вот это минутное заблуждение. Приходится соглашаться с Семеном, часто рассуждающим на тему: вот был поэт, все его считали безусловным талантом, а где он? Умер, и с его смертью пропал всякий к нему интерес. А ведь как гремел! Засим начинается перечень от Сельвинского, Асеева, Луговского, Антокольского и до… Хоть это выслушивать, – терять силы, но нельзя не согласиться с его правотой. Так и о поэтах 19 века, так и о поэтах начала века, а ведь сколько их было! Из своих современников и частично из моих, по Семену остаются лишь Заболоцкий, Тарковский, Бродский и еще, м.б., я кого-нибудь запамятовала. И, в общем-то, Семен прав. Но он и сам говорит, что его заключения, которые он и к себе относит, не отрезвляют и не уводят от желания писать. Счастье писать прозу – каждую ночь спишь с ощущением, что проснешься и начнется блаженство – писание. Стихи проходят иногда косяком в 7–10, а после – никакого блаженства улова, но 7–10 это еще прекрасно. А когда одно-два, и надолго молчок, неприютно и неуютно душе. Вишь, захотелось комфорта. А он и так у меня есть. Мыши убежали, беременная Фиска дрыхнет в кресле. Она, набравшись побирушного опыта, очень хитра. Иногда мне кажется, что она пришла в мой дом как в родильный. Заранее все обдумала. Первые дни все подряд съедала – борщи, правда мясные, куриные бульоны с лапшой, а теперь, отведав колбасы, рыбных и мясных котлет, от супов и даже от кефира нос воротит. И ты знаешь, она понимает, что я ее так же по расчету взяла в дом и только потом привязалась, знает, что я нуждаюсь в ней, и диктует свои условия питания и режима, иногда поглажу – огрызается, а как ластится, когда хочет вкусненькое получить! Она чувствует и понимает, что Семен не против нее, если она к нему не лезет. И все меньше делает попыток прижаться боком к его ногам, разве что разваливается в кресле напротив его кресла, знает она, кто в доме хозяин. Приближается время обеда, и я заканчиваю сегодняшнее письмописание. Еще раз спасибо тебе за все, в том числе и за прочтение моих 213 стр. ‹…›

4 февраля 2000

Доченька, я сообразила, что могу копировать прямо тебе в письма стихи из другого файла. Ай да сообразилка! Сейчас скопирую и те, что вчера читала по телефону.

* * *