Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Меня очень тянет писать прозу без особых на то оснований. Но, слава Богу, я так ленива (а значит, и не способна), что этим не займусь. Уж куда был ленив Крылов, так ленив, что сам не поправлял и других не просил поправить над своей головой тяжелый, висящий чуть ли не на паутине, портрет, а все-таки писал свои басни. У меня же все вдохновение в чтении книг и в письмах тебе. То и другое осуществляю с колоссальным мучительным счастьем, но «со счастьем!» ‹…›

25.2.93

Солнышко мое, сегодня с тобой соперничает яркое по-весеннему солнце, но я предпочитаю тебя и буду сидеть перед окном, пока не приедет Машка, и писать тебе. ‹…› И этой ночью ты мне снилась. Ты приезжаешь, мы сидим то за одним столом, то за другим. Я почему-то ото всех зазываю тебя поехать к Элке, ты смотришь на папу, мол, что с ней поделать, и соглашаешься поехать со мной. Во сне понимаю, что я увожу тебя в чужой дом, чтобы владеть тобой безраздельно, а то здесь все: папа, Семен, Ира и еще кто-то из родственников, а кто – не вспомню. Мы с тобой на моей машине, которую взялся на этот случай водить муж Эллы[170], Сергей Владимирович, едем. У Сер[гея] Вл[адимировича] – полная авоська со свежими рогаликами. Дорогой он предлагает нам высадиться (хочет до нас приехать домой), и мы идем с тобой дальше пешком. Улицы я не узнаю, полагаю, что это Тверская, но очень, необыкновенно красивая, ухоженная, с высокими и стройными, светящимися разноцветными окнами домами. Я думаю о том, что как это я перейду дорогу, ты замечаешь мою растерянность и говоришь: «Мамик, со мной не бойся, перестань думать о пешем ходе, лучше смотри вокруг, разве ты когда-нибудь видела такую красоту», подбадриваешь меня и улыбаешься, – какая дивная улыбка. Вдруг мы опять очутились среди папы, главным образом, среди него, ибо он все собой заполнил, и ты никого, кроме него, не видишь. А тут он еще успевает мне шепнуть: «Не удивляйся, что Леночка мне, а не тебе, привезла подарки. Ира меня уже 10 дней не кормила». «Кто же обижается?» – говорю, но сердце мое сжимает ревность. От этого сжатия я и просыпаюсь, очень скоро отхожу от боли и сплю дальше. ‹…›

Семен меня уговаривает, чтобы я села за факты Метропольской поры, дескать, все помню, и это интересно истории русской литературы. Мне же не только лень, но я уже сомневаюсь, останется ли вообще Россия. ‹…› Вот вчера при поддержке публики «Долой Ельцина, смерть масонам!» выступали отвратительные морды и доказывали необходимость военной диктатуры; им, под шиканье толпы, прорываясь криком сквозь это шиканье и захлопыванье, пытались возразить демократы. Население на стороне самых поганых сил – устало от воровства, безумной инфляции и забывает, что кровь – еще хуже. ‹…› Оторвалась от страницы и посмотрела в окно, небо такое голубое, какое я только видела в Иерусалиме, какая-то особенная голубизна. Даже не верится, что под нами земля, где творится, затевается нечто совершенно нечеловеческое. Такое бестревожно-голубое, как ангельские глаза, чистое, ни одним облачком незамутненное небо. Прости мои «лит» красивости. Но, действительно, такого неба я давно не видела. А может быть, и не вглядывалась? ‹…›

Иногда мне кажется, что не только литература меня обороняет, но и сами эти стены, где окно занимает почти целиком одну из них. Комната большая, по сравнению с городской, все аккуратно, чисто, а тут еще и красивая «равнодушная природа» – живи – не хочу! Я смотрю на нее, если ясно, поверх дачных крыш. Но так же как бы не вижу, как и не вижу действительности, когда читаю. Хотя и примеряю на себе прочитанное.

Я тебе в последнем письме писала, что сказал Семен, прочтя мои последние два стихотворения, т. е. это высказыванье касается первого, какое я еще не была в силах тебе переписать неделю назад. Читая мое «После всего», Семен заявил, что мне «от глупости надо дойти еще до просто бездарности». Я была несколько дней в шоке, он не может принять никакого символа типа «поле брани». Сейчас немного отхожу от этого очень обидного, но, скорее всего, справедливого замечания. Перепишу сейчас, как обещала, в предыдущем письме. Думаю, что все-таки до бездарности я вполне доросла.