Имя ветра

Джеймисон проводил меня в просторный зал без окон, где стоял знакомый полукруглый стол. В центре, как и во время экзаменов, сидел ректор. Единственной существенной разницей было то, что этот стол находился не на возвышении, и сидящие за ним магистры оказались практически на уровне моих глаз.

Встретившие меня взгляды были отнюдь не дружелюбны. Джеймисон поставил меня напротив полукруглого стола. Увидев его в этом ракурсе, я понял, отчего это называется «на рогах». Сам Джеймисон сел за отдельный столик поменьше и обмакнул перо в чернильницу.

Ректор сложил пальцы домиком и без долгих вступлений заговорил:

– Второго кейтелина Хемме созвал собрание магистров.

Перо Джеймисона заскрипело по бумаге, время от времени ныряя обратно в чернильницу на краю стола. Ректор продолжал официальным тоном:

– Все ли магистры в сборе?

– Магистр медицины, – сказал Арвил.

– Магистр архивов, – сказал Лоррен, бесстрастный, как всегда.

– Магистр арифметики, – сказал Брандер, рассеянно похрустывая костяшками пальцев.

– Магистр артефакции, – пророкотал Килвин, не поднимая глаз от стола.

– Магистр алхимии, – сказал Мандраг.

– Магистр риторики, – лицо у Хемме было красное и злое.

– Магистр симпатии, – сказал Элкса Дал.

– Магистр имен.

Элодин мне улыбнулся, по-настоящему. Не просто растянул губы, а тепло улыбнулся во весь рот. Я судорожно перевел дух, почувствовав себя уверенней оттого, что хоть один из присутствующих не стремится подвесить меня за пальцы.

– И магистр лингвистики, – сказал ректор. – Все восемь…

Он нахмурился.

– Простите. Вычеркните это. Все девять магистров в сборе. Магистр Хемме, изложите ваши обвинения.

Хемме не заставил себя упрашивать.

– Сегодня новопоступивший студент Квоут, не являющийся членом арканума, использовал против меня симпатические связывания с целью наведения порчи!

– Итак, магистр Хемме выдвинул против Квоута два обвинения, – сурово произнес ректор, не сводя с меня глаз. – Обвинение первое: недозволенное применение симпатии. Магистр архивов, какое наказание полагается за это?

– За недозволенное применение симпатии, которое привело к получению травмы, виновного студента надлежит связать и высечь одинарным кнутом, нанеся не менее двух и не более десяти ударов по спине, – произнес Лоррен так, будто кулинарный рецепт зачитывал.

– Требуемое количество ударов? – ректор перевел взгляд на Хемме.

Хемме помолчал, раздумывая.

– Пять!

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица, и заставил себя медленно и глубоко дышать через нос, чтобы успокоиться.

– Есть ли возражения у кого-то из магистров?

Ректор обвел взглядом стол, но все молчали, все смотрели сурово.

– Второе обвинение: малефиций. Магистр архивов?

– От четырех до пятнадцати ударов одинарным кнутом и исключение из университета, – ровным тоном произнес Лоррен.

– Требуемое количество ударов?

Хемме посмотрел на меня в упор.

– Восемь!

Тринадцать ударов и исключение… Я облился холодным потом, живот у меня скрутило. Страх был мне знаком и прежде. В Тарбеане он все время бродил неподалеку. Страх помогал выжить. Однако никогда прежде я не испытывал такой отчаянной беспомощности, страха – не оттого, что мне просто причинят физическую боль, а оттого, что вся моя жизнь рухнет и рассыплется. У меня закружилась голова…

– Понимаете ли вы выдвинутые против вас обвинения? – сурово осведомился ректор.

Я вдохнул, выдохнул…

– Не вполне, сэр…

Голос у меня звучал отвратительно: жалкий, дрожащий…

Ректор поднял руку, и Джеймисон оторвал перо от бумаги.

– Законы университета воспрещают студентам, не входящим в арканум, пользоваться симпатией без дозволения наставника. – Его лицо помрачнело. – И никогда, ни при каких обстоятельствах, не разрешается причинять вред при помощи симпатии, тем более магистру! Несколько сотен лет назад арканистов преследовали и сжигали живьем – именно за подобные вещи. У нас тут подобное поведение недопустимо!

Я услышал в голосе ректора резкие нотки, и только теперь понял, как он разгневан. Он перевел дух.

– Теперь вы все поняли?

Я робко кивнул.

Он снова махнул рукой Джеймисону, тот снова принялся писать.

– Отвечайте, Квоут, понимаете ли вы выдвинутые против вас обвинения?

– Да, сэр, – сказал я настолько ровным тоном, насколько мог. Свет в зале казался слишком ярким, колени у меня слегка дрожали. Я попытался было унять дрожь, но она от этого только усилилась.

– Имеете ли вы что-нибудь сказать в свою защиту? – резко осведомился ректор.

Мне хотелось одного: уйти. Я чувствовал, как давят на меня взгляды магистров. Ладони у меня вспотели и похолодели. Наверное, я бы только покачал головой и так и уполз из зала, не задай ректор повторного вопроса.

– Ну? – раздраженно бросил он. – Вам нечего сказать?

Эти слова задели знакомую струнку. Это были те самые слова, которые я сто раз слышал от Бена, когда тот учил меня вести дискуссии. Я, как наяву, услышал его наставления: «Что? Тебе и сказать нечего? Всякий мой ученик должен уметь отстаивать свою точку зрения перед лицом противника! Не важно, какая жизнь тебе предстоит, все равно твой ум будет служить тебе защитой куда чаще, чем меч. Его следует оттачивать!»