Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

Дверь затрещала, выламываемая из петель. Не было времени размышлять или взывать к здравому рассудку. Чувствуя, что он ставит свою судьбу на карту, Вийон подтянулся к окну, широко расставив для упора ноги, откинулся всем телом, примерился и одним движением выбросил труп Жанетт прямо на кучу бочек, что, связанные веревками, доходили почти до второго этажа. Худое тело потаскушки с шумом упало на них, и шум этот – мог бы поклясться Вийон – слышали не только в Лувре и Шатле, но и в зловещей Бастилии. Вийон не стал ждать старую Галисийку и в последнем отчаянном прыжке вытолкнул себя наружу, с трудом сохранив равновесие на деревянном карнизе, ухватился за стропила и принялся медленно, контролируя себя, передвигаться влево, вдоль стены дома. Соседний дом оказался ниже, едва достигая двух этажей, крыша его прислонялась к развалюхе Галисийки, и Вийон мог без труда до нее добраться, найти лестницу или ступени, сойти вниз – и по дороге прихватить тело Жанетт.

Этот составленный им план развалился еще до того, как Вийон принялся воплощать его в жизнь. Идя по карнизу, он наступил на треснувший кусок глинобитной стены, тот выкрошился между балками, оторвался от плетенки и свалился вниз – прямо на группу плотогонов и подмастерьев, которые как раз шествовали неуверенным шагом из корчмы в публичный дом – или, быть может, из борделя в трактир. Кто-то из прохожих получил по голове, Вийон услыхал внизу крики и проклятия. Сплавщики и уромщики были пьяны, но не настолько, чтоб не задрать голову. А когда сделали это, повели себя ровнехонько так, как всякий честной парижский мещанин при виде вора, шельмы или варнака.

– Грабитель! – рявкнуло несколько глоток. – Хватайте его! Держите!

Пьяные соображали туговато. Поэтому часть уромщиков встала под стеной, крича и грозя Вийону кулаками; остальные погнали к воротам, чтобы взойти на галерею и лестницу – наверняка для того, чтобы перехватить его с другой стороны. Поэт замер, услышав треск внутри комнаты, глухой стук, который свидетельствовал о том, что дверь в приют Жанетт пала, выломанная из петель. А сразу после этого из окошка выставилась кудлатая башка в чепце, в которой он опознал старуху Галисийку.

– Ворюга! – завопила та пискляво. – Хватайте его, добрые люди! Обокрал нас! Все забрал! Два ливра дам… В смысле – два солида!

Вийон не стал ждать, пока кто-то из парняг выскочит на крышу или карниз, чтобы сбросить его с балки, словно мартовского кота. Терять ему было особо нечего – а спасать так и вовсе не нашлось бы ничего. Поэтому он развернулся на карнизе, прикидывая расстояние до кучи бочек, выругался, оттолкнулся от стены и прыгнул…

Пролетел над головами плотогонов, с грохотом ударился о бочки, и от этого шума, казалось, закачался и Собор Богоматери. Своей тяжестью Вийон завалил бочки, взвыл от боли и, окровавленный, скатился на мостовую. Был жив, ничего себе не сломал, все члены его, купно с головою, были, кажется, в порядке. Одним движением подхватил тело Жанетт, забросил его на плечо и, постанывая да спотыкаясь, помчался по мосту на юг – в сторону спасительного лабиринта проездов, закоулков и переходов Сите.

Просчитался. Едва выглянул из-за поворота, как получил чем-то по лбу, сильные руки уромщиков сжались на его плечах. Он сражался что твой бык, повалил кого-то из противников, хотел пробиться сквозь окружившую его толпу…

Тщетно. Через миг кто-то кинулся ему в ноги, другой крепко ухватил его. Получил он кулаком в лицо, потом наотмашь слева; поэт выпустил тело шлюхи, свалился в канаву только затем, чтобы сразу же получить пинка: один, второй, потом даже не считал. Все тело было как в огне, он крутился, стонал под градом ударов. Похоже, сплавщикам не было дела до его титула бакалавра свободных искусств, Вийон также сомневался, чтобы кто-то из них узнал в нем автора веселых стишат.

Судя по всему, он был у них в руках. Два мощных уромщика вздернули его на ноги. Избитый, что твой пес, Вийон тяжело дышал, плюясь кровью с разбитых губ. Не видел уже одним глазом – тот заплывал кровоподтеком, разраставшимся на гордом и благородном лице поэта; и на лице этом кулаки парижских плебеев выписали нынче свой жалобный тренос[106], куда более выразительный, чем строфы стиха на пергаментной странице.

Один из сплавщиков – низкорослый, грубый мужичина, смердящий дешевым вином и чесноком (да еще телом, не мытым, пожалуй, со святого Мартина[107]) – склонился над продолговатым свертком. Отбросил краешек попоны и охнул, увидав бледное лицо Жанетт. Отскочил, прикоснувшись к холодной как лед щеке покойницы, забормотал, словно утопленник, пытающийся вздохнуть последний раз под водою. И все время непроизвольно вытирал ладони о вамс и куртку, как если бы прикоснулся к телу, несущему на себе знак черной смерти.

– Это убийца! – крикнул один из преследователей Вийона.

– Девку убил!

– Труп хотел спрятать!

– Кликнуть стражу! Быстро!

– Люди-и-и-и! Люди-и-и-и! Мы убийцу поймали!