Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

– Перестаньте ее бить! – крикнула одна их перепуганных шлюх. – Перестаньте мучить ее, палачи! Вы, чертово семя! Она ничего не знает! Я вам… скажу… всё!

Вийон поймал компаньона за руку, удерживая его, чтобы он не воткнул квилон в глаз Колетт, – а может, лишь чтобы он дружески не оцарапал ее лицо. Сплюнул сквозь зубы и с улыбочкой глянул на тоненькую девку, что гнулась перед ним от страха словно тростинка на ветру. Жанетт Ле Петит. Новое приобретение, еще не до конца объезженная, словно двухлетний жеребенок, гневно трясущий красивой головкой. Было ей тринадцать, может, четырнадцать весен – несчастное дитя улиц, жертва насилия английского, бретонского или бургундского солдата над дочкой парижского мясника, обреченная за это на остракизм и вечное изгнание из семьи. Нужно признать, что Жанетт умела угодить монахам и клирикам, которые всякий вечер выбирались из монастырей и коллегиумов, а особенно тем из них, кто странным образом предпочитал худых и молодых, едва подросших от земли девиц дозрелым метрессам. Что ж, у всякого свои привычки. Вийон не обижался на монахов, поскольку малышка каждую неделю доставляла десять, а то и двенадцать ливров, на которые облегчала кошели своих аббатов и приоров из преподобных братьев миноритов.

– Говори, – сказал он тихо. – Все, что знаешь!

– Я видела Марот и Марион две недели тому. Прежде чем они канули как камень в воду, – прошептала малышка Жанетт. – Тогда, на праздник Благовещения, они шли на встречу с одним вельможным трахарем. И от него уже не вернулись.

Медленно и осторожно Вийон взял девицу за подбородок, приподнял вверх ее головку и заглянул в голубые глазки, которые манили обещанием наслаждения. Это из-за них и скромные братья-францисканцы, и прижимистые бенедиктинцы запускали пальцы в кошели, чтобы щедро облегчить страдания своего петушка, чьи размеры вдруг начинали напоминать башню Тампль.

– И что за трахарь? Купец? Оруженосец? Священник?

– Не знаю, – прошептала маленькая шлюшка. – Я встречала его на задах корчмы в подворье мэтра Робера, а как можете и сами догадаться, даже умей я читать, на жопе его титулы не были написаны.

– Я не о жопе его спрашиваю, – проворчал Вийон, – а обо всем остальном. Каков он был, тот трахарь? Высокий? Старый? Низкий, толстый? Вонял как козел – или только как свинья?

Жанетт задрожала. Вийон стиснул ее подбородок и теперь мял его и подергивал.

– У него были странные… желания, – выдохнула она. – Но платил – золотом. Дал два флорена за ночь. Было больно…

Она всхлипнула. Вийон выпустил ее подбородок и, для разнообразия, занялся мягкой, лебединой шеей.

– Какие желания? Будь добра, выражайся яснее, Жанетт. Хотел войти в чертоги наслаждения через кухонные двери или, может, предпочитал ввести свой плод мужественности меж твоих алых лент?

– Он побил меня… Сам посмотри… Вийон, – всхлипнула она. – Побил на кресте! Это святотатец! Еретик!

Быстро сбросила с худых плеч робу и нижнюю рубаху, открыв торчащие лопатки, а ниже – очаровательный изгиб и оттопыренный задок. Вийон приблизил фонарь к коже и даже зашипел, словно увидав вдруг рогатого дьявола, что оскалил на него острые зубы меж складками платья, обшитого мышиным мехом. Спина Жанетт была исчеркана глубокими кровавыми полосами, некоторые из них еще даже не зажили. В слабом помаргивающем свете он не мог понять, были ли это следы кнута, или же сделали их ножом или другим острым инструментом.

– Вот ведь мерин, дубиной траханный, – рявкнул поэт. – Хорошенько он с тобой поразвлекся. Вопрос только в том, достаточная ли сумма – те два флорена, чтобы оплатить ущерб такому телу. На будущее, черт тебя дери, не соглашайся на меньше чем четыре. Особенно если имеешь дело с богатым трахарем. Два флорена за такую-то спину! Да я с сумой пойду, а в стайке моей останутся только старые хабалки, если у всякого парижского писарчука или комиссионера будут такие-то желания! Проклятье, а это еще что?

Рука его наткнулась на кровавую отметину на заднице Жанетт. Он придвинул фонарь ближе. На ягодице шлюхи было выжжено клеймо – словно у породистой лошадки.

– Называл меня самой ражей лошадкой в упряжке Господа, – всхлипывала подрастающая ветреница. – Приказывал мне стоять на коленях и каяться в грехах. А когда я уходила, остановил меня, бросил на землю у очага, раскалил свой перстень и проделал со мной вот такую мерзость.

– И отчего ты не пришла с этим ко мне?

– Потому что боялась, – всхлипывала она. – Как и Марион с Марот… Их он тоже… заклеймил.

Вийон разглядывал след на ягодице девушки. Проклятье, оттиснулся тот явственно и глубоко. Раскаленный металл впечатался в тело шлюхи, оставив знак, который можно было заметить даже в полумраке. Косой столп, идущий влево, а над ним… овальное нечто. Вот ведь, старой потаскухи линялая дырка, это же герб! Дворянский герб, да еще и украшенный палицей священника или прелата!