Императив. Беседы в Лясках

— Польша сегодняшняя и Польша завтрашняя. Что нужно государству для того, чтобы Польша переборола ту ситуацию, которая сложилась сейчас с популизмом?

— Знаете, мне кажется, мы сами этого не добьемся. Хотя «Солидарность» — это была очень оригинальная польская придумка…

— И абсолютно национальная?

— Да. Это возникло в наших условиях.

— И роль костела тоже была абсолютно национальной?

— Да. Она была связана с польской историей.

— Значит, национальный рецепт может быть?

— Может быть национальный рецепт, который может служить и другим, по примеру «Солидарности» и другие пробовали что-то сделать, даже в Южной Америке люди этим интересовались. Я помню, что в конце 70-х годов у коммунистов возник огромный интерес к Южной Америке. Они смотрели на этих диктаторов: как можно сохранить власть, а иметь рыночную экономику. Даже смешно, насколько им был интересен Пиночет.

— Тито, например?

— Нет, ему тоже не удалось, хотя он пробовал.

— Пока он был жив удавалось? Просто он построил государство, которое держалось на его личности.

— Да, это правда. Но дело в том, что он не смог соединить по-настоящему эти нации, их национализм был под таким нажимом, что потом произошел взрыв. Мне кажется, что это была страна, которая не хотела быть единой страной. Но это тоже такие исторические моменты… Есть периоды, когда большие организмы распадаются на маленькие, а потом заново соединяются. Они как будто не почувствовали этого духа времени, в котором, конечно, им было бы лучше для развития Балкан, если бы они были вместе.

Европа — система сдерживания и противовесов

[]

— Когда мы говорили про Лени Рифеншталь, мы не затронули приход к власти Гитлера, который, собственно, и пришел в ситуации, когда страна была очень разобщенной и слабой. И пришел, собственно, на волне определенного популизма, но другого типа популизма.

— Ну конечно, но он обещал и сдержал слово — дал людям работу, дал стабильность на несколько лет, ненадолго, ведь война — это, конечно, нестабильная обстановка. Но стабильность была до начала войны.

— Как современная Европа защищена от появления подобного человека?

— Не защищена, на мой взгляд. Конечно, защищена тем, что СМИ сегодня показывают человека близко… Гитлера нельзя было близко показывать, он был смешным, как и Муссолини. Но они не появлялись на крупных планах. Они выступали по радио.

— Либо на огромных митингах.

— Но он там был маленький, его там издалека не было видно. Это было интересно: увеличение, но без крупного плана. И звук, а не образ. В этом, мне кажется, сегодня и есть огромное отличие: мы видим лицо и сразу читаем психологически, кто перед нами. Но с другой стороны, возьмем лицо Путина, на котором ничего прочитать невозможно, особенно сейчас, когда он постарел, и это лицо уже совсем потеряло живую мимику. Но насколько это защищает СМИ и крупный план — тоже не знаю, потому что Трамп… Ну, зная вкус американцев, я понимаю, что Трамп мог даже на крупных планах победить. В Европе он бы не победил, я думаю, с таким лицом.

— Ну а в Америке как раз, в отличие от Европы, есть система сдержек и противовесов внутри партийной системы.

— Ну, она в тот момент не сработала.

— Но она сработала после.

— Еще не знаем.

— Многие из его решений не прошли из-за того, что где-то партия вмешалась…

— Ну конечно, если партия ему не разрешила, то они не прошли.

— …где-то парламент принял решение, и судебная система заблокировала решения об эмиграции.

— Да.

— В Европе нет таких защит или есть?

— Ну, в разных странах по-разному построены законы, но всегда закон и конституция подстроена под одного человека, как, например, в Чехии — они сейчас страдают из-за того, что конституция была немножко под Гавела. А если сейчас не Гавел президент, то, хотя власть у президента и ограничена, он все же многое может сделать самостоятельно и против решений правительства.

— Какая страна Европы самая уязвимая?