Император и ребе, том 2

— Собственные средства, советник двора реб Нота, это проклятия и херем, написанный на пергаменте, проповеди в синагогах, выставление к позорному столбу… Это больше не помогает. Теперь необходимо обратиться к правительству. Гаон реб Элиёгу не хотел… Что понимает человек Торы в таких вещах? Но вы, реб Нота, человек, приближенный к царству, можно сказать…

Немного удивленный и с затаенным отвращением реб Нота посмотрел на этого важного советчика, пытавшегося втянуть его в такое милое предприятие. Он почувствовал в нем прирожденного доносчика, доносчика с размахом. Реб Нота знал, что доносчики бывают как воры и неплательщики долгов. Один добывает жульническим путем несколько рублей, его ловят и сажают; другой не возвращает тысячи рублей долга и остается уважаемым человеком. Друзья его даже поддерживают. Один доносит на еврейского шинкаря из-за акциза, и его хоронят как дохлого осла за забором, а его вдова и дети приходят и плачут из-за этого… А другой собирается донести на целые общины, если уже не донес, и ходит себе расфуфыренный с палкой с серебряным набалдашником в руке, разъезжает повсюду за общественный счет…

Реб Нота вскипел и хотел резко ответить советчику; указать тому его место. Однако посмотрел на раввинчика реб Хаима и на главу общины реб Саадью и сделал хорошую мину при плохой игре:

— Только не сердитесь, реб Авигдор!.. Никогда нельзя вмешивать иноверцев в еврейские дела. Какая бы сторона тут ни выиграла, мы проиграем. Начало каждого порабощения и каждой катастрофы всегда приходило, когда иноверцев привлекали к решению конфликтов между евреями. В первый раз — фараона, во второй раз — римлян. А то, что вы говорите здесь о реб Шнеуре-Залмане из Лиозно, то я действительно слыхал, что он пришел к гаону и просил, чтобы тот его выслушал, а учитель наш Элиёгу не захотел его принять. Но с лестницы никто его не спускал. Напротив, лучшие люди Вильны сожалеют до сих пор и говорят, что это была большая ошибка со стороны учителя нашего Элиёгу. Он должен был его впустить, этого молодого хасидского ребе; должен был выслушать его, вразумить… Тогда, может быть, дело и не дошло бы до последовавших за этим конфликтов. Насколько я знаю, именно реб Шнеур-Залман из Лиозно — единственный из всех хасидских цадиков ищет компромисса между каббалой и ученостью, между фантазиями Баал-Шем-Това и богобоязненной строгостью учителя нашего Элиёгу…

— Вы думаете, что он таков, этот реб Шнеур-Залман? — больше не смог сдержаться и вскочил со своего места Авигдор. — А то, что он породнился с девчачьим ребе из Бердичева? А то, что он стучит кулаком в стену, когда молится? Он так сильно стучит, что его приближенные прибили к стене в синагоге подушечку, чтобы их вожак, не дай Бог, не сломал себе руку…

Реб Нота перебил его:

— Ах, в Вильне мне рассказывали намного худшее. Я не могу судить о таких вещах. Есть люди, которые разбираются в этом лучше меня. Я намереваюсь свести лиозненца с реб Йегошуа Цейтлиным в Устье. Пусть лиозненец с ним пополемизирует. И тот приговор, который вынесет реб Йегошуа Цейтлин и его мудрецы, мы и примем. Тут, у меня в доме, находится один из мудрецов реб Йегошуа Цейтлина, реб Мендл Сатановер, твердый приверженец гаона. Я переговорю с ним об этом. А пока что, дорогие евреи, приглашаю вас завтра на бар мицву моего внука. Будьте моими гостями. Ради Бога, не забудьте!

Глава одиннадцатая Бесконечные дела

1

Хацкл! — позвал реб Нота, когда маленькая депутация защитников херема ушла. — Кто там еще?

— Лучше спросите, кого тут нет, — недовольно пробурчал Хацкл-оденься. Он отчетливо видел, что ему придется простоять здесь, у двери, до самого обеда, а, с тех пор как реб Нота уехал, Хацкл совсем отвык от такой нудной работы. — Они тоже здесь… Мне их впустить?

— Кто это — «они»?

— Из секты… Вымоченные души. С раннего утра дрыхнут в прихожей. Первыми пришли, чтобы никто не увидел… Но подмастерья мясников их все-таки заметили и закидали снежками. Ни живы ни мертвы вбежали они сюда.

— Впусти их, впусти! Что тут спрашивать?!

Два худеньких хасида в подпоясанных кушаками лапсердачках вошли, склонив головы. Почти так же склонив, как та еврейка, мужа которой похоронили за забором… Но намного тише, чем она, скромнее, без претензий. Один из них держал у носа свой красный хасидский платок. Красное на красном было незаметно. Тем не менее реб Нота разглядел, что нос этого молодого человека разбит.

— В чем дело? — сдвинул на лоб свои очки в золотой оправе реб Нота, как всегда, когда был взволнован. — Кто это с вами сделал?

Хасид с разбитым носом попытался заговорить, но не смог. Его душили слезы, стоявшие у него в горле, и кровь в носу.

— Уже не в первый раз… — заговорил вместо него второй хасид. — Сегодня — нос, вчера голову пробили; а завтра они, эти ненавистники Израиля, и глаз нам выбьют. Наша кровь ничего не стоит! Каждый мясницкий подмастерье и каждый глинокоп может на нас отыгрываться. Вот, кричат они, идут эти, которые жрут трефное и пляшут во время молитвы! Бейте их, евреи, лупите их!