Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашал особыми записочками. Собралось обедать человек десять, в том числе был Нащокин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется, Елагин (А. А.) и пасынок его, Ив. Вас. Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко. Он читал свои стихи, прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати. Пушкин уехал перед вечером к невесте. Но на другой день, на свадьбе, все любовались веселостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша.
Пушкин женился 18 февраля 1831 года. Я принимал участие в свадьбе и по совершении брака в церкви отправился вместе с П. В. Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана, собрание стихотворений Кирши Данилова.
Пушкин был обвенчан с Гончаровой в церкви Святого Вознесения. День его рождения был тоже в самый праздник Вознесения Господня. Обстоятельство это он не приписывал одной случайности. Важнейшие события в его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с Днем Вознесения.
Я женат – и счастлив. Одно желание мое, – чтоб ничего в жизни моей не изменилось: лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился.
Холера 1831 года
В 1831 году, когда холера впервые посетила Москву, император Николай Павлович, извещенный эстафетой, решился тотчас туда ехать. Императрица Александра Федоровна, напуганная неведомой и страшной болезнью, умоляла государя не подвергать себя опасности, но государь остался непреклонен, тогда императрица привела в кабинет государя великих княжон и великого князя Константина Николаевича, тогда еще ребенка трех лет, думая, что вид детей убедит императора.
– У меня в Москве триста тысяч детей, которые погибают, – заметил государь и в тот же день уехал в Москву.
Дмитриев съехался где-то на станции с барином, которого провожал жандармский офицер. Улучив свободную минуту, Дмитриев спросил его, за что ссылается приезжий?
− В точности не могу доложить вашему высокопревосходительству, но кажется, худо отзывался насчет холеры.
При первом появлении холеры в Москве один подмосковный священник, впрочем, благоразумный и далеко не безграмотный, говорил: «Воля ваша, а, по моему мнению, эта холера не что иное, как повторение 14 декабря».
Граф Ланжерон, столько раз видевший смерть пред собою во многих сражениях, не оставался равнодушным перед холерою. Он был так поражен мыслью, что умрет от нее, что еще пользуясь полным здоровьем, написал он духовное завещание, так начинающееся: «Умираю от холеры» и проч. Предчувствия его не обманули, уже в отставке, прибыв в Петербург в 1831 году, он внезапно заболел и скончался также скоропостижно 4-го июля.
(Работа Дениса Давыдова о партизанской войне была отдана) на цензурный просмотр известному историку А. И. Михайловскому-Данилевскому. <…> Пушкин отозвался: «Это все равно, как если бы князя Потемкина послали к евнухам учиться у них обхождению с женщинами».
И. И. Дмитриев в одно из посещений Английского клуба на Тверской заметил, что ничего не может быть страннее самого названия: московский английский клуб. Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на это, что у нас есть названия более еще странные. «Какие же?» − спросил Дмитриев. − «А императорское человеколюбивое общество».
Адмирал М. П. Лазарев
Адмирал Михаил Петрович Лазарев сделался известным императору Николаю со времени Наваринской битвы. При возвращении Лазарева из Средиземного моря государь поручил ему исследовать причину пожара на корабле «Фершампенуаз» (8 окт. 1831 г. –
Император Николай, приехав в Кронштадт, обратился к Лазареву с вопросом:
– Корабль сожгли?
– Сгорел, государь, – отвечал хладнокровно Лазарев.
– Я тебе говорю, что корабль сожгли, – возразил император, видимо рассерженный ответом.
– Государь, я доложил вашему величеству, что корабль сгорел, но не сказал, что его сожгли, – отвечал вторично адмирал, оскорбленный недоверием к себе.