Юрий Нелединский-Мелецкий
Ю. А. Нелединский в молодости своей мог много съесть и много выпить. <…> о съедобной способности своей рассказывал он забавный случай. В молодости зашел он в Петербурге в один ресторан (впрочем, в прошлом столетии ресторанов, restaurant, еще не было не только у нас, но и в Париже; а как назывались подобные благородные харчевни, не знаю). Дело в том, что он заказал себе каплуна и всего съел его до косточки.
Каплун понравился ему, и на другой день является он туда же и совершает тот же подвиг. Так было в течение нескольких дней. Наконец замечает он, что столовая, в первый день посещения его совершенно пустая, наполняется с каждым днем более и более. По разглашению хозяина, публика стала собираться смотреть, как некоторый барин уничтожает в одиночку целого и жирного каплуна. Нелединскому надоело давать зрителям даровой спектакль, и хозяин гостиницы был наказан за нескромность свою.
Однажды на вечере подходит ко мне Нелединский – мне было тогда лет пятнадцать – и спрашивает меня: «Хороша ли она и как одета сегодня?» – «Кто?» – говорю я. «Да, разумеется, Елизавета Семеновна». – «Помилуйте, что же вы меня расспрашиваете, ведь вы теперь около двух часов за одним столом играли с ней в бостон». – «Да разве ты не знаешь, что я уже три месяца не смотрю на нее и что я наложил на себя этот запрет, потому что видимое присутствие ее слишком меня волнует».
Иван Долгорукий
Князь Иван Михайлович Долгорукий был одним из остроумнейших людей своего времени и мастером острить в обществе на французском языке. На больших обедах или ужинах обыкновенно сажали около него с обеих сторон по самой бойкой говорунье, известной по уму и дару слов, потому что у одной не хватило бы сил на поддержание одушевленного с ним разговора. Эти дамы жаловались после на усталость, и все общество искренне им сочувствовало, признавая, что поговорить с князем Иваном Михайловичем два часа и не ослабить живости разговора – большой подвиг.
Николай Новиков
В 1792 году в Москве составилось общество из большого числа известных особ и имело собственный дом, где ныне Спасские казармы; председательствовал в оном человек обширного ума, отставной армейский поручик Николай Иванович Новиков. (Сие общество в публике именовано было мартинистами.) Екатерина с негодованием смотрела на сии совещания и в посмеяние писала комедии и провербы (короткие пьесы), как то: «Обманщик», «Обольщенный», «Сибирский шаман», «Расстроенная семья» и проч. Наконец она поручила главнокомандующему Москвы, князю Прозоровскому, произвести следствие и разрушить оное. Новиков был выслан из Москвы, а потом посажен в Шлиссельбургскую крепость. В продолжение помянутого следствия государыня в Петербурге Николаю Петровичу Архарову сказала, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком!»
Для разбора всех книг и сочинений, отобранных большею частью у Новикова, а также и у других, составлена была комиссия. В ней был членом Гейм Иван Андреевич, составитель немецкого лексикона, которого жаловала императрица Мария Федоровна, и он-то рассказывал, что у них происходило тут сущее auto da fe. Чуть книга казалась сомнительною, ее бросали в камин: этим более всего распоряжался заседавший от духовной стороны архимандрит.
Однажды разбиравший книги сказал:
– Вот эта, духовного содержания, как прикажете?
– Кидай ее туда же! – вскричал отец архимандрит. – Вместе с теми была, так и она дьявольщины наблошнилась.
Великий князь Павел Петрович принадлежал к обществу Новикова. Когда дворянин-книгопродавец был арестован и со всеми бумагами доставлен в Петербург, над ним была учреждена следственная комиссия. В число делопроизводителей комиссии назначен был имевший незначительный чин князь Григорий Алексеевич Долгоруков, если не принадлежавший к обществу Новикова, то сочувствовавший его мнениям и любивший великого князя. При разборе бумаг князь Долгоруков рассматривал книгу, где записаны были члены общества. Найдя лист, на котором великий князь своей рукой вписался в члены, Долгоруков, отойдя с книгой в сторону, вырвал этот лист, разжевал его по частям и проглотил. Как скрытно ни старался он сделать это, но некоторые из членов комиссии заметили его поступок, и хотя открыть не могли истины, но осталось темное подозрение о принадлежности великого князя к обществу. Это подозрение увеличилось тем, что великий князь, на другой же день, ездил к князю Долгорукову, жившему на Васильевском острове. Сам же Долгоруков подвергся немилости императрицы и во все остальное время ее царствования был в забвении.
Павел I, по восшествии на престол, освободив Новикова из крепости, хотел пожаловать ему Аннинскую ленту. Но тот не принял ее, сказав: