Империй. Люструм. Диктатор

Все эти подробности я вижу сегодня так же ясно, как и сорок лет назад, и на мгновение мне вспомнилось пророчество сивиллы: Римом будут править трое, потом двое, затем один, и наконец — никто. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвести взгляд, схватить Цицерона за руку и заставить его встать. В конце концов он, как лунатик, позволил увести себя с этого места, и мы вместе выбрались на свет дня.

XIV

В портике царил хаос. Убийцы исчезли в сопровождении гладиаторов Децима, и никто не знал, куда они направились. Люди метались туда-сюда, пытаясь выяснить, что случилось. Ликторы Цезаря отшвырнули свои символы власти и спаслись бегством. Оставшиеся сенаторы тоже уходили со всей поспешностью — некоторые даже сорвали тоги, чтобы скрыть свой сан, и пытались смешаться с толпой. Тем временем в дальнем конце портика некоторые зрители, наблюдавшие за гладиаторскими боями в театре по соседству и услышавшие шум суматохи, устремились в здание сената, желая посмотреть, что происходит.

Я понял, что Цицерону грозит смертельная опасность. Хотя он ничего не знал о готовящемся заговоре, Брут выкрикнул его имя, и все это слышали. Он был очевидной целью для жаждавших мести: приверженцы Цезаря могли решить, что он возглавлял убийц. Кровь будет требовать крови.

— Мы должны увести тебя отсюда, — сказал я Цицерону.

К моему облегчению, он кивнул, все еще слишком ошарашенный, чтобы спорить. Наши носильщики сбежали, бросив носилки, и нам пришлось без промедления покинуть портик пешком. Между тем игры продолжались, несмотря на шум снаружи. Из театра Помпея хлынул грохот рукоплесканий — гладиаторы все еще сражались. Никто не догадался бы о том, что произошло, и чем дальше от нас оставался портик, тем более обычным выглядело все вокруг. К тому времени, как мы добрались до ворот Карменты и вошли в город, он выглядел так же, как всегда в дни праздников, а убийство казалось мрачным сном.

Тем не менее незримо для нас по маленьким улочкам и рыночным площадям путешествовали новости — сообщаемые паническим шепотом, они неслись вперед быстрее, чем мы шли, и поэтому обогнали нас, когда мы добрались до дома на Палатине. Квинт, брат Цицерона, и Аттик уже появились с разных сторон и принялись путано рассказывать о случившемся. Они знали не много. В сенате случилось нападение, Цезарь ранен — вот и все, что они слышали.

— Цезарь мертв, — сказал Цицерон и поведал о том, что мы видели. В его описании это выглядело еще более невероятным, чем в то время, когда произошло. Квинт и Аттик сперва слушали нас с недоверием, а потом предались бурному ликованию по случаю убийства диктатора. Аттик, обычно такой утонченный, даже сделал несколько скачков, изображая танец.

Квинт спросил:

— Ты действительно понятия не имел о том, что надвигается?

— Ни малейшего, — ответил Цицерон. — Видимо, они намеренно скрывали это от меня. Я должен чувствовать себя оскорбленным, но, честно говоря, я испытываю облегчение из-за того, что меня избавили от тревог. Это требовало куда больше храбрости, чем у меня было когда-либо. Явиться в сенат, пряча клинок, выжидать все время, хранить хладнокровие, подвергаться опасности пасть от рук сторонников Цезаря и, наконец, глядя тирану в глаза, вонзить кинжал, — признаюсь, я никогда не смог бы это сделать.

— А я бы смог! — заявил Квинт.

Цицерон засмеялся:

— Да, ты более привычен к крови, чем я.

— Но все-таки не питаете ли вы жалости к Цезарю как к человеку? — спросил я, а потом обратился к Цицерону: — В конце концов, прошло всего три месяца с тех пор, как вы с ним смеялись за обедом.

Цицерон недоверчиво взглянул на меня:

— Меня удивляет, что ты об этом спрашиваешь. Наверное, я чувствую то же самое, что и ты в день, когда получил свободу. Не важно, добрым хозяином был Цезарь или жестоким: он был хозяином, а мы — рабами. Вот во что он нас превратил. А теперь мы стали свободными. Поэтому давайте не будем говорить о жалости.

Он послал письмоводителя выяснить, где находятся Брут и другие заговорщики. Тот вскоре вернулся и доложил, что они, по слухам, заняли вершину Капитолия.

— Я должен немедленно пойти и предложить им свою поддержку, — сказал Цицерон.

— Благоразумно ли это? — спросил я. — При нынешнем положении вещей ты не несешь ответственности за убийство. Но если ты пойдешь туда и покажешь всем, что ты заодно с Кассием и Брутом, сторонники Цезаря могут посчитать, что ты один из убийц.

— Пусть. Я собираюсь поблагодарить людей, которые вернули мне свободу.