Империй. Люструм. Диктатор

Ей было тридцать шесть, и для меня она была все еще красива, хотя по морщинам на лице и худым рукам я понял, что ей все еще приходится выполнять тяжелую работу. Казалось, Агата смутилась; тыльной стороной руки она то и дело отбрасывала назад выбившиеся пряди начинающих седеть волос. После неуклюжих приветствий наступило неловкое молчание, и вдруг я услышал свой голос:

— Прости, что отрываю тебя от работы, — у тебя будут неприятности с хозяином бани.

— Никаких неприятностей не будет, — ответила моя давняя знакомая, впервые рассмеявшись. — Хозяйка — я.

После этого мы заговорили более непринужденно. Она рассказала, что, получив свободу, пыталась найти меня, но, конечно, к тому времени я уже был в Фессалонике. В конце концов Агата вернулась на побережье Неаполитанского залива: эти края она знала лучше других и они напоминали ей Грецию. Благодаря службе в доме Лукулла она легко получила место управляющей в горячих банях. Спустя десять лет богатые торговцы из Путеол устроили ее в это заведение, которое теперь принадлежало ей.

— Но все это благодаря тебе, — сказала Агата. — Как я могу отблагодарить тебя за твою доброту?

«Веди добродетельную жизнь, — всегда говорил Цицерон, — пойми, что в добродетели и заключается счастье».

Сидя рядом с Агатой на скамье под палящим солнцем, я чувствовал, что по меньшей мере это положение его философии доказано.

Мое пребывание в имении продлилось сорок дней.

Сорок первый был кануном праздника Вулкана. Вечером я трудился в винограднике; один из рабов окликнул меня и показал на тропу. По колеям, подпрыгивая, двигалась повозка в сопровождении двадцати верховых. Все они поднимали столько пыли в летнем солнечном свете, что казалось, будто повозка плывет по золотистым облакам. Она остановилась рядом с домом, и из нее вылез Цицерон.

Думаю, в глубине души я всегда знал, что он будет меня искать. Судьба не давала мне сбежать от бывшего хозяина.

Я пошел к нему, сдернув с головы соломенную шляпу и поклявшись про себя, что он ни под каким предлогом не уговорит меня вернуться в Рим. Я шептал себе под нос:

— Я не буду слушать… Я не буду слушать… Я не буду слушать…

Когда Цицерон повернулся ко мне, чтобы поздороваться, я сразу понял по мерному покачиванию его плеч, что он в великолепном настроении. От недавнего уныния не осталось и следа. При виде меня он подбоченился и расхохотался:

— Я оставил тебя одного на месяц — и посмотри, что случилось! Ты превратился в призрак Катона-старшего!

Я позаботился о том, чтобы спутникам Цицерона дали подкрепиться. Мы с ним тем временем прошли на затененную террасу и выпили прошлогоднего вина, которое он нашел весьма недурным.

— Какой вид! — воскликнул он. — Какое место для жизни на закате дней! Собственное вино, собственные оливки…

— Да, — осторожно ответил я, — меня оно полностью устраивает. Я отсюда ни ногой. А что замышляешь ты? Что произошло в Греции?

— А-а… Я добрался до Сицилии, а потом подул южный ветер и пригнал нас обратно в гавань. Тут я задумался — не хотят ли боги сказать мне кое-что? Пока мы торчали в Регии, ожидая улучшения погоды, я услышал о поразительном выступлении Пизона против Антония. Ты, должно быть, слышал об этом даже здесь. Затем пришли письма от Кассия и Брута, в которых говорилось, что Антоний явно начинает сдавать: обоим наконец предложили провинции, и он написал им, что вскоре надеется видеть их в Риме. Антоний созвал сенат на первое сентября, и Брут разослал письма всем бывшим консулам и преторам, прося их прибыть. Тогда я сказал себе: неужели я и вправду собираюсь убежать от всех этих событий, когда все еще остается возможность что-то сделать? Неужели я войду в историю как трус? И знаешь, Тирон, показалось, будто густой туман, окутывавший меня месяцами, внезапно исчез, и я совершенно ясно разглядел свой долг. Я развернулся и поплыл обратно. Оказалось, что Брут в Велии и готов поднять парус. Он чуть ли не встал на колени, чтобы меня поблагодарить. Ему отдали Крит, а Кассий получил Кирену.

Я не удержался от замечания, что эти провинции едва ли можно назвать достаточным возмещением за Македонию и Сирию, выпавшие им по жребию.

— Конечно же нет, — ответил Цицерон, — поэтому они решили не обращать внимания на Антония и его незаконные указы и отправиться прямиком в те провинции, которые с самого начала предназначались им. В конце концов, у Брута есть приверженцы в Македонии, а Кассия восславляли в Сирии. Они поднимут легионы и станут сражаться за республику против узурпатора. Нас окрылил совершенно новый дух — величественное, белоснежное пламя.

— Ты отправляешься в Рим?

— Да, на заседание сената, которое состоится через девять дней.

— Тогда, сдается, из всех троих тебе досталось самое опасное задание.

Цицерон отмахнулся:

— И что со мной случится в худшем случае? Я умру. Очень хорошо: мне за шестьдесят, мое время прошло. По крайней мере, это будет хорошая смерть, а именно она, как ты знаешь, должна увенчать хорошую жизнь. — Он вдруг подался вперед и спросил: — Как по-твоему, я выгляжу счастливым?

— Да, — признал я.