Комедийный цикл 1772 года носит не только антимосковский, но и антидворянский характер. Помимо трех московских барынь, дворяне Спесовы, Геркуловы, Гремухины, Фирлюфюшковы, Тратовы, Вздорновы, Умкины, Соскины – все они подвергаются насмешке, все они носители пороков – паразитарные, заносчивые прожигатели жизни. Эта социальная группа ясно осознает свою особость – на фоне положительных «разумных» героев, таких как Дремов и его племянник Таларикин в пьесе «Имянины госпожи Ворчалкиной». Геркулов солидаризуется со Спесовым в ненависти к двум последним, транслируя недовольство «боярской» группы новыми «умниками», все отличие которых лежит в сфере культурных навыков и поведенческой модели: «Правду сказать, и я их не люблю. Они (Дремов и Таларикин. –
Екатерина «разделалась» с московским «неслужилым» дворянством как классом, связав эту дворянскую фронду со «стародумством», неумелым прожектерством, жестокостью, косностью и непросвещенностью. Именно они мешают ее реформам, их московский «либерализм» дезавуируется в ее пьесах как пустое «ворчание».
Москва представала в этих комедиях как место социально и политически маркированное – все местные герои сопротивлялись правительственным реформам. Этот субстрат московской жизни запечатлели воспоминания современников. Так, французский путешественник описывал Москву 1774 года: «Москва… составляет город как бы независимый от всего государства, ибо в ней живут так же свободно, как в какой-нибудь республике»[124]
.Был еще один аспект в отношении Екатерины к Москве – она всегда чувствовала глухое недовольство московских жителей, неодобрение ее политики и явное расположение к юному Павлу Петровичу. Французский дипломат К. К. Рюльер, автор скандального сочинения «История и анекдоты революции в России в 1762 г.», рассказывал о приезде Екатерины в Москву для коронования в сентябре 1762 года: «Учредив порядок во всех частях государства, она поехала в Москву для коронования своего в Соборной церкви древних царей. Сия столица встретила ее равнодушно – без удовольствия. Когда она проезжала по улицам, то народ бежал от нее, между тем как сын ее всегда окружен был толпою»[125]
.В «Записках» Л. Н. Энгельгардта содержится выразительное объяснение антимосковским чувствам императрицы: «Государыня не очень жаловала Москву, называя ее к себе недоброжелательною, потому что все вельможи и знатное дворянство, получа по службе какое неудовольствие и взяв отставку, основывали жительство свое в древней столице, и случалось между ними пересуживать двор, политические происшествия и вольно говорить»[126]
.Н. Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» подводил итоги особенностям московской жизни в эпоху Екатерины II: «Со времен Екатерины Великой Москва прослыла республикою. Там, без сомнения, больше свободы, но не в мыслях, а в жизни; более разговоров, толков о делах общественных, нежели здесь, в Петербурге, где умы развлекаются двором, обязанностями службы, исканием, личностями. ‹…› Здесь сцена, там зрители; здесь действуют, там судят, не всегда справедливо, но всегда с любовию к справедливости»[127]
.Московские герои комедий Екатерины не служат, не имеют навыков ведения хозяйства, они привыкли к патриархальному патронажу. Скупая Ханжахина в комедии «О Время!» не хочет расставаться с деньгами, составляющими приданое ее внучки Христины, а потому противится ее браку. Она же не позволяет жениться сыну кормилицы (и приказывает высечь его), поскольку жалеет выдать денег на свадьбу: «Надлежало бы правительству-та сделать такое учреждение, чтобы оно вместо нас людей-та бы наших при женитьбе снабжало» (I, 11).
Все московские «баре» к тому же плохие помещики – неумелые и ленивые. Так, например, Гремухин в «Имянинах госпожи Ворчалкиной» получает комическое письмо из деревни от своего отца Филатея Гремухина, требующего сына приехать помочь, так как «хлопот полон рот» – подохли щенята любимой собаки, а также… сено на неубранных полях подмокло и пропало (I, 108). Московские баре не только не служат – они не платят и налогов государству. В той же комедии главная героиня Ворчалкина вспоминает, что покойный муж не платил в казну пятнадцать лет «какую-то недоимку» (I, 76).