Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

В сфере литературы, как и в сфере охраны памятников, контуры «национализированного» достояния в целом совпадали с классическим каноном дореволюционной литературной и музыкальной критики. Через два месяца после революции правительство объявило о создании Государственного издательства (Госиздата)[1294], уполномоченного на отбор, редактирование и издание произведений русских классиков – Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Толстого и других. В феврале 1918 года Наркомат просвещения огласил список писателей, «монополизированных» Госиздатом: нарушение этой монополии преследовалось Революционным трибуналом[1295]. В 1919 году правительство национализировало все документы и бумаги русских писателей, композиторов, ученых и художников, сохранившиеся в библиотеках и архивах[1296]. В ноябре 1918 года правительство своим декретом одобрило первый в Советской России закон об авторских правах, начинавшийся с заявления о том, что «всякое как опубликованное, так и неопубликованное научное, литературное, музыкальное или художественное произведение, в чьих бы руках оно ни находилось, может быть признано по постановлению Народного Комиссариата Просвещения достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Живые авторы, чьи произведения объявлялись государственной собственностью, согласно тому же закону могли получать особое пособие, величина которого устанавливалась в соответствии с уровнем заработной платы: таким образом, «национализированные» авторы уравнивались в статусе с прочими советскими служащими. В соответствии с законом об упразднении наследства закон об авторских правах упразднял посмертное действие авторского права – предполагалось, что родственники будут получать пособие в размере «прожиточного минимума», но лишь в тех случаях, когда семья покойного писателя будет способна доказать, что живет в «нужде».

Закон от 1918 года не предусматривал полного упразднения авторских прав: те авторы, чьи произведения не отвечали стандартам классической или революционной литературы, могли существовать за счет издания своих сочинений (на основе договоров с издателями) и получать роялти от театров через профсоюзы писателей и композиторов[1297]. Таким образом, советскую власть в первую очередь заботило то же, что и дореволюционных защитников общественного достояния: доступность русских классиков. Советские юристы обосновывали необходимость национализации, прибегая к тем же аргументам, что и их предшественники: цене книг и проблемам, связанным с редактурой[1298]. (Вообще говоря, практика редактуры задавала чрезвычайно высокие стандарты; после того как власти разогнали «формальную школу» литературоведения, ее члены нашли пристанище в текстологии, публикуя первоклассные издания произведений классической русской литературы[1299].) «Национализация» литературных произведений считалась величайшей честью для автора[1300]: тот факт, что чье-то имя попало в список национализированных авторов за подписью самого Ленина, впоследствии служил знаком высочайшего признания[1301]. Побочным эффектом упразднения частной литературной собственности являлась государственная монополия (В. Н. Чертков пытался убедить должностных лиц уважать волю Толстого, согласно которой его произведения мог переиздавать кто угодно)[1302], пришедшая на смену монополии издателей. Правительство оставило за собой право на издание личных бумаг и тех произведений, которые были объявлены их авторами «не предназначенными» для публикации[1303]. Однако «моральная власть» государства над литературой этим ни в коем случае не ограничивалась: на русских классиков распространялось действие советской цензуры, которая оказалась не менее придирчивой, чем царская[1304]. На свет появились «советские» Пушкин, Лермонтов, Толстой и Достоевский: им следовало выглядеть политически «прогрессивными» и высоконравственными авторами. Так, впервые в России был опубликован полный текст святотатственной пушкинской «Гавриилиады», но его непристойные стихи подвергались не менее суровой цензуре, чем при царском режиме.