Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Одним из факторов, способствовавших переоценке роли государства как менеджера и землевладельца, стало «пробуждение» общества и возникновение идеи «общественности» или публики, которая стала восприниматься как особая и автономная сущность, прежде всего – сообщество образованных людей, располагавшихся в социальном пейзаже пореформенной России где-то между царем и крестьянскими массами[207]. Предполагалось, что «общество» заменит собой бюрократию в земствах и судах и возьмет на себя управление местными делами, такими как здравоохранение, статистика и образование. Соответственно, возникновение автономного общества поставило вопрос о границах государства и его собственнических правах. Многие, особенно славянофилы, полагали, что государственная собственность на землю перестанет существовать в своей привычной форме, а владельцем земель и ресурсов станет народ. Дискуссии о статусе «казенных земель», находившихся во владении государственных крестьян, обозначили ожидания русской образованной публики. В начале 1860‐х годов распространился слух о плане реформирования казенной деревни. Говорили, что правительство хочет заставить крестьян платить за землю, которую они возделывали веками. Противники этого плана обвиняли государство в намерении захватить крестьянские земли и ставили под вопрос отношение правительства к казенным землям как к своей частной собственности. «Что такое государственная собственность? Что такое правительство: помещик ли оно, или его отношение к нему иное?» – задавался вопросом славянофил Иван Аксаков в полемической статье, критиковавшей планы реформы государственной деревни. Он выдвигал идею о том, что «государственная собственность есть всенародная собственность, то есть собственность всей Русской Земли», в то время как государство – всего лишь механизм «распоряжения» этой собственностью[208]. В этом контексте государство становилось как бы вторичной надстройкой, в то время как «народ» и «земля» имели первичное значение. В риторике русских народников государство также представало как абстрактный географический феномен, тогда как нация составляла плоть страны. Таким образом, как писал социалист и народник Николай Огарев, государственная поземельная собственность оказалась «делом несбыточным», «несуществующим» и должна была быть признана собственностью земской или общественной[209]. Более того, из этого вытекало, что если государство не имеет собственнических прав на землю государственных крестьян, оно не может заставлять их выкупать эту землю или платить за нее оброк[210].

В 1866 году правительство объявило о проведении реформы в государственной деревне. В то время как помещики с началом выкупных операций потеряли свои права на землю, переданную крестьянам, государство формально сохранило за собой право собственности на наделы государственных крестьян. Законы об освобождении крепостных в 1861 году определили земельные права крестьян до начала выкупа как «постоянное пользование», а после начала перехода на выкуп – как «собственность». В то же время изменение в отношении государственных крестьян к их наделам после реформы 1866 года описывалось как переход от «пользования» к «владению» с соответственным правом «распоряжения» и обязательством платить государственный оброк – то есть арендную плату за землю, принадлежавшую государству. Такая система выявила неопределенность статуса земель, возделываемых государственными крестьянами, и это положение сохранялось в течение нескольких лет, пока правительство откладывало решение вопроса «что есть государственная собственность?». Лишь в 1886 году Государственный совет одобрил реформу, которая изменила статус и финансовые обязательства бывших государственных крестьян в центральных губерниях: крестьяне, которые с 1866 года были обязаны платить оброк за землю, находившуюся в их владении, были объявлены собственниками этих наделов с соответствующим обязательством выкупить их. Значение данной реформы было неоднозначным: с одной стороны, правительство заслуживало похвалы за решение отдать земли в собственность крестьянам – именно так представлял себе реформу инициировавший ее министр финансов Николай Бунге[211]. С другой стороны, реформа задним числом утверждала государственную собственность на землю и вынуждала крестьян выкупать наделы, которыми они издавна пользовались и которые считали своими.