Империя включает форсаж

Подробно я отвечать ему не стал, отделался односложными предложениями типа «всё путём» или «ни за что замели, братан», а потом завалился на свою шконку в углу, тут они в один ярус стояли, так что споров о том, кто сверху, возникнуть не должно было. Разбудили меня утром, завтрак принесли — овсянку мерзкого вида и тягучий кисель с кусочком хлеба. Я посмотрел на всё на это и предложил цыгану, а он не отказался и в момент умёл и свой, и мой завтраки. А через час примерно меня вытащили на допрос… ну на беседу, я же пока не подозреваемый, а просто задержанный. Беседовал всё тот же Богдан Васильевич.

— Марине передали, где я? — сразу же взял я инициативу в свои руки.

— Да, всё передали, не волнуйся, — спокойно отвечал чекист. — У нас остались непрояснёнными твои слова в зале управления…

— Какие слова? — решил уточнить я. — Я много чего говорил, вы уж уточните.

— Слова о том, что надо отменить назначенный на этом блоке эксперимент.

— Ах это, — сделал я вид, что облегчённо вздыхая, — наверно я как-то не так выразился или меня как-то неправильно поняли — я просто говорил об опасности любых экспериментов в атомной промышленности, а конкретно о четвёртом блоке ничего.

— И чем же они опасны на твой взгляд?

Я вздохнул и третий раз за сутки вывалил историю с Тримайлом и начальником Бабкока-и-Вилкокса. Богдан за всё время моей речи ел меня глазами, но перебить ни разу не перебил.

— А чем ты, собственно, занимался в этой Америке? — задал он вопрос не по теме.

— Работал на киностудии, — ответил я, хлопая честными глазами, — могу перечислить фильмы, снятые при моём участии.

— Давай перечисляй, — милостиво разрешил Богдаша.

Перечислил — надо ж человека уважить. На «Смертельном оружии» он сдался и остановил меня.

— Фильмы известные, да. А кроме работы на киностудии что ты там ещё делал?

— А вот это, Богдан Васильевич, — хмуро ответил я, — извините, но не имею права разглашать. Можете направить запрос в третье управление ГРУ, там прояснят, если сочтут нужным.

— Ах даже вот как? — сказал он, но расспросы в данном направлении свернул. — Хорошо, давай теперь об опасности экспериментов в атомной отрасли. Как можно подробнее.

— Не вопрос, драгоценный Богдан Васильевич, — честно ответил я, — только не кажется ли вам, что эту тему лучше поймут люди, немного более близкие к атомной отрасли, чем госбезопасность?

— Не кажется, — отрезал он, — если понадобится, привлечём специалистов, а пока давай рассказывай, — и он снова включил свой серебристый маленький диктофон.

— Что такое коэффициент реактивности, знаете? — спросил я для затравки.

— Это неважно, знаю я чего или не знаю, ты продолжай, — спокойно отвечал Богдан, доставая сигарету из пачки.

— Так вот, для устойчивой работы ядерного реактора очень важно, чтобы все эти коэффициенты, как то — мощностной, паровой, температурный, были отрицательными. Тогда достигается устойчивая работа реактора на разных режимах. Если коротко, то это как отрицательная обратная связь в электронике, когда изменение выходного сигнала системы приводит к такому изменению входного сигнала, который противодействует этому изменению. К равновесному состоянию всё стремится в этом варианте. Положительная же обратная связь в противовес изменяет входной сигнал в сторону ещё большего увеличения выходного. Классический пример положительной обратной связи это цепная ядерная реакция — каждое новое деление нейтронов приводит к ещё большему делению, что на выходе получается, наверно, не надо объяснять.

— Не надо, — эхом отозвался чекист, — но ты давай всё же поближе к теме, что там насчёт экспериментов?

— Так я и так ближе некуда, — нагло ответил я, — работа реакторов хорошо изучена и регламентирована в крайних состояниях, либо в рабочем режиме, либо на холостом ходу, заглушены они когда, значит. А вот промежуточные состояния исследованы и отработаны гораздо хуже — что будет, если мощность не 100 и не 0 процентов, а, например, 10–20, известно не очень хорошо. Тем более, если при конструировании закрались некие помарки и хотя бы один из коэффициентов реактивности положителен, хотя бы немного, это совсем нехорошо получится. Это, собственно, всё, что я хотел сказать об опасности экспериментов в атомной промышленности.

Богдан некоторое время смотрел в окно, выходящее на зелёную аллею, и барабанил пальцами по столу. Потом выключил свой диктофон и спросил уже не под запись:

— Наврал ты, дружок, про американского главного инженера. Мы проверили — он за последние три года ни разу не выезжал в Лос-Анджелес.

— А я разве говорил, что в Лос-Анджелесе с ним встречался? — попытался разрулить ситуацию я. — Мы в Нью-Йорк на премьеру какую-то выезжали, там я с ним и поговорил.

— Проблема в том, что он и в Нью-Йорке не бывал, он из того места, где его контора числится, в Огайо что ли, не выезжал вообще никуда, потому что у него фобия какая-то, он только в закрытых помещениях может находиться, а на открытом пространстве никак.

— Агорафобия, — автоматически вырвалось у меня.

— Что? — переспросил Богдан, — ну может и так. Короче дезу ты нам скормил, парень…