Империя включает форсаж

А я лихорадочно соображал, что делать и как быть… через десяток секунд сообразил.

— Ну может я и перепутал его должность, может он не главный там был, а заместитель… или совсем старший инженер, но из Бабкока точно.

— Хорошо выкручиваешься, — с оттенками восхищения в голосе сказал Богдан, — и про реактивность достойно объяснил, даже меня проняло.

— Можно вопросик, Богдан Васильевич? — попросил я.

— Конечно, хоть два задавай.

— В один уложусь… что там с убийством академиков? Расследовали?

— Да, дело закрыто, — вздохнул тот, — ты подписку о неразглашении давал, так что скажу, в чём там дело оказалось — Легасов сначала застрелил Александрова, а потом сам застрелился.

— Во дела, — только и нашёлся я, что сказать. — А пистолет этот Легасову принадлежал?

— Нет, он его увёл у охраны. Как и когда, сейчас разбираемся…

Я вспомнил реальную историю болезни Легасова — он же три раза, кажется, делал попытки самоубийства, два раза откачали, на третий не смогли. А здесь, видимо, его суицидальные наклонности проявились немного раньше. А ещё очень не позавидовал охране, головы там точно полетят.

— Вот как мы с тобой поступим, Сергей ээээ… Владимирович, — сказал Богдан, закрывая папочку и пряча в стол диктофон. — Ты сейчас возвращаешься в гостиницу, забираешь свою подругу, садишься в машину и уезжаешь из Припяти к чёртовой матери, и чтоб назад не возвращался, мы проследим за этим. Часа времени хватит?

— Вполне, — ответил я, — а с чем связано такое решение? Оно вообще в советском правовом поле лежит?

— А то как же — про 101 километр, надеюсь, слышал?

— Но такая мера принимается по отношению асоциальным элементам, бомжам разным и проституткам. Еще после освобождения из мест лишения вроде бы тоже, а я каким боком к 101 километру буду пристёгнут?

— На основании всё того же распоряжения за номером 21, - со вздохом ответил Богдан. — На вот ещё в одной подписке распишись и вали отсюда.

Я внимательно прочитал подсунутую им бумагу, ничего криминального там не нашёл, подписался и встал.

— До гостиницы сам дойдёшь, тут недалеко, — напутствовал меня чекист.

Тут и точно оказалось довольно близко. Швейцар внимательно посмотрел на меня, пришлось доставать выписанный вчера пропуск, а администраторша за стойкой сразу замахала руками, когда меня увидела.

— Доброе утро, Сергей Владимирович, что же это вы даже не ночевали сегодня?

— Дела срочные образовались, — хмуро отвечал я, — да, мы сейчас выписываемся и уезжаем — что нужно сделать?

— Только приехали и сразу уезжать? — спросила она, но, не дождавшись ответа, продолжила, — я позвоню горничной на этаже, она примет номер. А потом можете ехать.

Поднимаясь на свой этаж на лифте, меня вдруг пробило на ха-ха — а ведь отвертелся, ты, дорогой друг, от своих жениховских обязанностей, причём весьма оригинальным способом. Ну может это и к лучшему, философски рассудил я, открывая дверь номера. Марина сидела в кресле и читала газету «Комсомольская правда».

— Всё в порядке? — сразу спросила она меня о главном.

— Да, дорогая, более-менее… скорее менее, чем более, но в порядке. Собирайся, у нас есть полчаса времени, чтобы покинуть этот гостеприимный город.

— А почему? — задала она следующий вопрос, — ты все свои дела решил?

— Нет, не решил, но мне поступило предложение, от которого трудно отказаться. Короче, если в десять ноль ноль мы ещё будем в черте города, мало не покажется. Катя, валим отсюда, если совсем коротко.

— Я не Катя, — обиделась она.

— Я знаю, это просто поговорка такая, народная.

Тут постучала горничная, проверила состояние кроватей и тумбочек, пересчитала полотенца в ванной и сказала, что всё окей, можете валить. Марина начала собираться, ей даже и десяти минут хватило, мне же собирать совсем нечего было. Через полчаса мы стояли у треугольной стелы с названием «Припять».

— И что мы дальше будем делать? — задала, наконец, главный вопрос Марина.

— Надо подумать… — а я и сам не знал, что делать дальше, но нельзя же расхолаживать младших по званию или должности, поэтому будем держать умное лицо. — Давай вернёмся в твоё Страхолюдье…

— Страхолесье, — автоматически поправила она меня.

— Ну Страхолесье, это не так уж и важно… и возьмём паузу на сутки… у нас до времени Ч…

— До какого времени? — не поняла Марина.

— Ну это военный термин такой — время начала какой-нибудь важной операции, наступления там или прорыва куда-нибудь. Второй вариант — день Д. На английском почти так же звучит, day D и hour H.

— А почему Ч? А не Щ, например?

— А вот этого, извини, не знаю… может от слова Час…

— И когда же у нас намечается этот твой час Ч?

— А я разве не говорил? Странно, ну, значит, сейчас говорю — 26 апреля в час двадцать три ночи. Эксперимент на четвёртом блоке будет, очень неудачный, со взрывом и заражением больших территорий.

— Тогда у нас три дня остаётся до этого часа… точнее два с половиной.

— Значит, будем учиться и работать, как завещал вождь мирового пролетариата. Учиться у жизни и работать над собой, — пояснил я на всякий случай. Погнали в Страхолесье.