Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Прежде чем изучить историю этого дела, особенно сопротивление крестьян в борьбе против межевания, обратим внимание на судебные процессы, которые в очередной раз подчеркивают важность понятия законности в пореформенной правовой системе. Во-первых, если в первом случае после уличающих показаний против каждого из обвиняемых обвинение было предъявлено всем двенадцати арестованным крестьянам, то во втором процессе только четверо из шестнадцати задержанных крестьян предстали перед судом. Обвинения против двенадцати других были сняты, поскольку показания свидетелей, данные до суда, не подтвердили первоначальных подозрений. Таким образом, судебная палата утвердила свою независимость от местной полиции и судебных следователей, которые с середины 1870‐х годов вновь стали зависеть от губернской администрации и в основном рассматривались как мелкие чиновники900. Если администрация, возможно, и стремилась задержать и наказать как можно большее число нарушителей порядка, то судебные органы не были готовы следовать этой логике: поскольку улики против двенадцати крестьян были неполными, все обвинения с них были сняты.

Кроме того, те, кто все-таки предстал перед судом, не признавались виновными автоматически. В первом случае трое из двенадцати обвиняемых были оправданы, во втором — двое из четырех. Приведем лишь два примера: адвокат Михаил Меринг, защищавший обвиняемых по второму делу, убедил суд, что показания против русского крестьянина Василия Петрова были противоречивыми: одни свидетели утверждали, что он помогал татарам помешать Бурлянду выполнять его работу, другие — что он пытался переубедить других русских, а третьи заявляли, что он не делал ничего из вышеперечисленного. Меринг также успешно защитил татарина Муталапова, аргументируя, что, хотя адвокат помещика Искаков оговорил Муталапова, согласно его показаниям, он лишь видел, как крестьянин бежал, размахивал руками и кричал что-то по-татарски. Эти действия вряд ли считаются незаконными, настаивал Меринг, и суд согласился с ним.

Наконец, осужденные за «вооруженное сопротивление властям» не получили слишком суровых приговоров. Они были заключены в местные тюрьмы на срок от трех до восьми месяцев, а в двух случаях — на полтора года. Учитывая тот факт, что Уложение о наказаниях в России предусматривало лишение всех прав, каторжные работы и ссылку в Сибирь за самые разные обычные преступления, эти приговоры не подтверждают представление о безжалостном полицейском государстве, использующем правоохранительные органы для подавления меньшинств901.

Остается вопрос: почему же в татарских общинах вообще возникло сопротивление? И что это сопротивление говорит нам об их отношениях с имперским государством? Отчасти ответ на этот вопрос связан с более широкими изменениями в сфере землевладения. По всей империи земля обычно находилась в общем, общинном или частном владении902. До середины XIX века человек, желавший приобрести частную собственность, сначала сообщал об этом в общину, а затем староста общины производил необходимые замеры903. Государственные органы редко вмешивались в этот процесс, и поэтому частные владения, как правило, межевались в лучшем случае частями (неясная граница между участками Юнусова и Апанаева — лишь один из примеров). Земли, находящиеся в общей или общинной собственности, обычно оставались неразмежеванными. Только во второй половине XIX века и землевладельцы, и государство стали настаивать на более формальном подходе к вопросам земельной собственности и все чаще требовали от государственных чиновников контроля и подтверждения всех земельных сделок.

Однако между регионами существовали серьезные различия. Формальная роль государства в надзоре и обеспечении продажи земли была невозможна на более удаленных территориях, включая большинство губерний к востоку от Казани: здесь государственные институты по-прежнему были разрозненными и слабыми, а функционирующий рынок недвижимости практически отсутствовал. В Уфе приобретение земли часто сопровождалось вооруженными конфликтами904. В Крыму и Казани, напротив, государственные институты были достаточно сильны, чтобы взять на себя задачу размежевания границ наделов. Условия, при которых эта задача выполнялась, однако, различались между двумя регионами, что помогает объяснить, почему к концу XIX века бунты вокруг земельных вопросов были меньшей проблемой на побережье Черного моря, чем в Поволжье.