Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Можно предположить, что решение рассматривать это дело как рядовое преступление было хорошо продуманным. Признание факта жестокого подавления восстания губернатором должно было переключить внимание суда с преступников на самого губернатора, чьи карательные меры были весьма неоднозначными. Тем не менее несколько обстоятельств делают такой расчет маловероятным. Во-первых, всего за год до этого в знаменитом процессе Веры Засулич следствие помогло превратить власти из пострадавшей стороны в главного злодея1104. Зачем представителям государства вновь прибегать к этой стратегии? Во-вторых, мало что говорит о том, что Скарятин имел большое влияние среди авторитетных казанских юристов. Следователь, предложивший обвинить крестьян в «возмущении» (бунте), действительно был вызван в Мамсю 5 декабря самим Скарятиным. Однако оказать давление на окружной суд губернатору было довольно сложно, если не сказать, что совсем невозможно. Новый суд не считал себя подвластным губернатору. Анализируя работу Скарятина в 1880 году, сенатор Ковалевский пришел к выводу, что в целом сотрудничество между губернатором и судом было ограниченным «ввиду натянутых отношений, установившихся между ним и бывшей прокуратурой Казанской судебной палаты»1105.

Эти напряженные отношения проявились и в ходе рассмотрения данного дела. Вопреки воле губернатора, который хотел, чтобы было осуждено как можно больше людей, прокуратура решила снять обвинение в возмущении еще до начала судебного процесса. Как я объясню ниже, это решение не только помогло смягчить приговоры, но и сократило число людей, которым вообще могли быть предъявлены обвинения. По мнению помощника прокурора Л. И. Карповича, оно было юридически обоснованным. Он ссылается на статью 269 Уложения, которая определяет условия, при которых бунтарская деятельность является наказуемым преступлением: «…участники в преступном противодействии властям <…> если они разойдутся и оставят свои намерения без принятия таковых [необыкновенных] мер <…> то не подвергнутся никакому наказанию»1106. Далее Карпович объясняет, что к моменту прибытия губернатора большинство крестьян уже вернулись в свои села. Именно Скарятин вызвал их обратно на место преступления, чтобы применить телесные наказания. Таким образом, Карпович заключает: «…следует признать, что прервали беспорядки сами, без принятия против них чрезвычайных мер». И дальше: «Точно также означенного выше вывода не может изменить и то обстоятельство, что последствием происходивших в Мамсинской волости волнений и беспорядков был призыв на место военной силы, ибо, во-первых, ничто не доказано, чтобы беспорядки эти прекратились под влиянием этой меры…»1107 Другими словами, с юридической точки зрения крестьян можно было судить за нанесение увечий, но нельзя было судить за бунт.

Эта оценка имела важные последствия, поскольку в результате сократилось число потенциальных преступников. Первоначально судебный следователь обвинил в «возмущении» девятнадцать татарских крестьян, однако в результате только девять из них предстали перед судом. В то время как они обвинялись не только в «возмущении», но и в уголовных преступлениях, остальные десять крестьян обвинялись в мелких проступках, таких как оскорбление и толкание чиновников, что не подпадало под юрисдикцию Казанской судебной палаты и окружного суда. Поэтому, когда обвинение в «возмущении» было снято, суд по понятным причинам отменил запретительные приказы в отношении десяти крестьян и передал их дела мировым судьям1108. И это решение было логичным. В то же время это был явный выпад в сторону губернатора, который самовольно и без всяких колебаний подверг сотни людей порке.

Однако в этом процессе был и неоднозначный элемент: сам приговор. Как я уже отмечал, одним из достижений судебной реформы стало то, что обвинение теперь вынуждено было представлять доказательства по каждому отдельному обвинению. Защита попыталась извлечь из этого выгоду, поскольку адвокаты девяти крестьян заявили о неубедительности доказательств:

Все показания свидетелей главным образом вертятся на том, что тот или другой свидетель видел кого-либо из обвиняемых то впереди толпы, ворвавшейся в волостное правление, то кричавшим, то тащившим писаря [Завалишина] из правления на двор, но ведь все эти действующие лица могли все-таки и не участвовать в нанесении самих побоев или же могли нанести побои, вовсе не относящиеся к числу тяжких повреждений1109.

Тем не менее эти весьма обоснованные возражения против осуждения конкретного лица не помешали судебной палате вынести обвинительный приговор.