Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Этот случай показывает, что даже на пике проведения реформ ни одно общество, обсуждавшее социально-правовые и политические вопросы без ведома правительства, не допускалось даже в провинциях и даже под началом выдающихся экспертов. Это также свидетельствует о том, что на практике губернаторы и полиция сами решали, как поступать с тайными обществами, независимо от положений и предписаний уголовного кодекса. Казанская группа принадлежала ко второй категории тайных обществ, определенных уголовным кодексом. Тем не менее, вместо того чтобы арестовать ее членов (не говоря уже о ссылке в Сибирь), полиция просто сделала им замечание за нарушение закона. Мергасову, в доме у которого проходила первая встреча тайного общества, пришлось лишь пообещать больше не предоставлять свой дом для проведения подобных собраний. В результате он не получил судимости, а в другом деле указано, что через пять лет Николай Мергасов был даже назначен почетным мировым судьей Казанского уезда464. Административные меры были применены только к одному из руководителей общества, и то лишь потому, что он ранее находился под полицейским надзором.

Другими словами, хотя государство и не допускало существования независимых обществ, обсуждавших правовые и политические изменения, оно также не преследовало их и не прибегало к поголовным задержаниям их членов. Правоприменение кардинально отличалось от предписаний закона. Конечно, среди обвиняемых по этому делу были влиятельные люди, что могло заставить губернатора действовать осторожно. Казанский профессор права Чебышев-Дмитриев, например, на момент происшествия входил в комиссию, занимавшуюся подготовкой судебной реформы. Лекции Чебышева-Дмитриева во время поездки по волжским губерниям в 1861 году посетил сам великий князь Николай Александрович, наследник российского престола465. Тем не менее в переписке между губернатором и полицией нет никаких упоминаний о том, что дело должно быть улажено более деликатно. В этом не было необходимости. Было достаточно того, что полиция действовала как обычно.

Этот случай также указывает на некоторые изменения. Он демонстрирует растущее участие юристов и университетских профессоров в социально-правовых и политических процессах. Правовая реформа стала предметом горячих споров на быстро растущем юридическом факультете Казанского университета. Как свидетельствует Сергей Фролов, казанские юристы снабжали комиссию по подготовке судебной реформы мнениями по отдельным вопросам, а профессора права обсуждали содержавшиеся в реформе концепции на открытых лекциях466. В последующие десятилетия у преподавателей сложились тесные отношения с новым окружным судом, и многие судьи, прокуроры и адвокаты, позднее занявшие ключевые позиции в Казанском окружном суде, были выпускниками местного университета.

Попытка создания тайного юридического общества была не только результатом повышенного интереса к правовым дискуссиям, но и симптомом политизации общественной жизни Казани. Столкнувшись с постоянно растущим числом студентов, власти неоднократно убеждались в революционном потенциале университета. Тайные общества, время от времени выпускавшие брошюры или устраивавшие акции протеста, процветали, а работники правоохранительных органов даже не удивились, узнав, что несколько профессоров участвовали в попытке создания тайного юридического общества. Некоторые из них уже заслужили репутацию нарушителей сложившихся порядков. Например, в период с 1845 по 1855 год Дмитрий Мейер в своих лекциях в Казанском университете осуждал крепостное право и призывал к созданию судов присяжных, а также организовывал «юридические клиники» с бесплатными юридическими консультациями для малоимущих467. Однако до эпохи реформ подобные высказывания скорее были исключением. В реакционный период, последовавший за европейскими революциями 1848 года, университет был в значительной степени аполитичен. Большинство студентов были сосредоточены на вхождении в аристократическое общество: они посещали балы, приемы и другие великосветские мероприятия, и лишь немногие открыто высказывались о политике, а о публичной критике не могло быть и речи468.