Импровиз. Надежда менестреля

Ланс с нескрываемым наслаждением натянул новую, чистую и выглаженную одежду. Льняная сорочка приятно холодила тело, тёмно-синие брюки и камзол с кружевными манжетами сидели как влитые. Юный Вито ещё и одеждой с ним поделился — оказалось, что он и аркайлец одного роста и очень близкого телосложения. Сунул ноги с сапоги. Новенькие со скрипом. Тут, конечно, мнение менестреля и его радушных хозяев разнилось. Он всю жизнь предпочитал разношенную обувь, а после трещины в кости, полученной в сражении в проливе Бригасир, относился к выбору обуви тщательнее, чем лейтенант Пьетро альт Макос к выбору скакуна. Но, как говорится, даренному коню в зубы не смотрят. Хотя, Пьетро, возможно, и поспорил бы.

На маленьком столике рядом с койкой лежал придавленный кинжалом рисунок Ак-Карра. Как и предполагал менестрель, следы уголька на бумаге начисто стёрлись. Смылись океанской водой и канули в пучину. Остались только неглубокие царапины — если глядеть сквозь лист на свет, то можно угадать черты лица. Да, скорее угадать, чем увидеть. Но Ланс твёрдо решил не выбрасывать набросок, а сохранить его на память. Книге стихов повезло больше. Краска, которой были пропечатаны литеры, прочнее въелась. Четверостишия Дар-Шенна вполне сносно читались. Сейчас книга сохла на полуюте, подвешенная на верёвочке.

Одевшись, Ланс сунул за пояс флейту, с которой не хотел теперь расставаться, и вышел на палубу. Солнце ослепительно сияло в небе. Горели надраенные до блеска бронзовые части рангоута и орудия на рамбате[1]. Вымытая палуба ещё хранила прохладу, но, вне всяких сомнений, к исходу первой стражи разогреется и будет пылать жаром, как печка. В трагерских водах смена погоды не — редкость. Ещё третьего дня ливень и шторм, а сегодня — свежий ровный ветер, трудолюбиво натягивающий «косые» паруса галер, и солнце. В небе два-три облачка и то маленькие, похожие на клочья шерсти, которые линяющие под весну собаки оставляют на кустах шиповника.

— Доброго утра, пран Ланс! — загремел над головой голос. Боцман с белозубой улыбкой и совершенно бандитской рожей зажал под мышкой румпель, стоя на комовой надстройке. — Как спалось?

— Отлично! Благодарю! — альт Грегор не запомнил имени моряка, но полагал, что к концу путешествия наверстает это упущение. — Это ты юнгу гоняешь?

— Я, пран Ланс! Простите, если разбудил. Совсем шельмец от рук отбился. Говорил же — тащи мне грог, пока не остыл. А он чаек считает. Я в его годы плюхой не отделался бы.

Менестрель невольно улыбнулся. Как же здорово! Будто вернулся в отрочество, когда сбегал из музыкальной академии, или хотя бы на несколько лет назад, во времена войны Трагеры с Браккарой.

Он любил трагерцев. Искренние и открытые, не то что островитяне.

Где куют лучшие клинки? В Трагере.

Где разводят самых красивых и быстрых коней? В Трагере.

Где коптят самые вкусные окорока? Тоже в Трагере.

Так можно перечислять очень долго. Солнце успеет пройти свой путь по небосводу и нырнёт в море на западе.

Ну, разве что лучшим вином считалось бурдильонское, которое привозили из Вирулии, лучший менестрель в подлунном мире родился в Аркайле и вызвал бы на дуэль сякого, кто позволил бы заявить, что самая красивая девушка родом не из той же державы. Но до сих пор никто из трагерцев не попытался оспорить мнение Ланса.

— Я ноги разомну, — сказал он боцману и зашагал вдоль куршеи[2].

Справа и слева от него вповалку спали гребцы. Попутный ветер выпадает не так часто, поэтому моряки пользовались возможностью отдохнуть всласть. В отличие от Тер-Веризы, трегерцы никогда не сажали на вёсла каторжан или рабов. Только вольнонаёмные. В случае морской стычки они помогали абордажной команде и стрелкам, тогда как менестрелю много приходилось слышать, как гребцы тер-веризских триер переходили на сторону врагов. Да хоть бы и тех же браккарских пиратов. Все знали, и уроженцы северных островов старательно поддерживали слушок, что раб, проявивший себя в бою храбрецом, получал свободу и принимался в вольное братство морских разбойников. Наверное, поэтому Тер-Вериза исправно выплачивала дань браккарцам и не помышляла о вооружённом столкновении, а трагерцы, самое малое, раз в поколение сцеплялись с ними не на жизнь, а на смерть.

«Сильная» мчалась под всеми парусами. Их тугие полосатые полотнища бросали тень на спящих моряков. Сдержанно гудел натянутый, словно струны, такелаж. Две галеры-фусты шли в кильватере у флагмана. «Резвая» и «Вёрткая». Их названия очень точно отражали боевые качества судов. Это менестрель заметил ещё вчера.

До сих пор спасение казалось ему сном — чудесным, но неправдивым. Вздумай он когда-либо написать книгу о своей жизни, читатели не поверили бы, обвинив в излишнем полёте воображения.

Ну, начать хотя бы с водоворота, поглотившего «Бархатную розу» и всю её команду, включая тех, кто пытался избежать смерти на плотике. Почему пучина пощадила только менестреля? Везение? Длань Вседержителя, вовремя протянутая с Небес? Ну, уж точно дело не в находчивости — привязаться к бочке должно было прийти в голову даже самому тупому из портовых грузчиков Аркайла.