In medias res

Так что не морочьте голову и себе, и другим идеей совершенства. Совершенства в мире – и так навалом! Не подкапывайтесь под бизнес музеев, хранящих старое искусство. Всё равно это обречено. Едва ли мы выдержим состязание с мастерами прошлого. Наша ставка не на совершенство, а на новизну. Новое – в принципе – можно изобретать до бесконечности. Здесь нет предела. А если изобретательство выходит за рамки искусства – не беда! Расширим эти рамки (как, впрочем, не раз уже расширяли). Причислим и неискусство – к искусству. Еще пикантнее!

Право же, новизна – куда более демократичный принцип. Новое может выдать буквально каждый человек, у которого есть воля к успеху и чуточка фантазии. Для этого абсолютно не нужно никакого – дискриминирующего! – ценза: образования, эрудиции, мастерства. Вообще не нужно ничего уметь, кроме, как уметь ни в чем не сдерживать себя, дабы громче заявить о себе. Неважно – каким способом. Поэтому мы считаем художником всякого, кто сделал то, чего еще не было…»

* * *

«Высшая мудрость в том, чтобы люди научились жить сегодняшним днем. Здесь и сейчас! И обществу нужна культура сегодняшнего дня. Культура не памяти, а забвения. Да, – Вы совершенно правы, – склеротическая! Но склероз – самая щадящая и даже самая приятная из всех болезней: ничего не болит, и каждый день узнаешь столько нового! Добавим, не слишком расходуясь на его изыскание…»

* * *

«Нет, конечно, современный человек, все-таки, что-то еще помнит. История еще может присутствовать в нашей культуре. Но не как предмет познания – ибо прошлое не менее непознаваемо, чем будущее, а как своего рода костюмерная, или – магазин, антикварная лавка, где каждый может выбрать с полки любую вещь – на свой вкус. Так что история – не более, чем материал для увлекательной, с веселыми страхами, игры. И для детей, и для взрослых, – благодаря подобным играм не расстающихся с детством…»

Но, Маэстро, – пробовал я вступить в разговор. Однако мне это не удавалось…

«Вы опять за свое… Пытаетесь провоцировать жажду познания. А оно ненасытно. Да и чревато… Хотя бы уже потому, что любое познание неизбежно приводит к сравнению. Сравнение же раздваивает, расщепляет души благонамеренных граждан, создает для них дискомфорт, противоречащий принципам цивилизации целесообразности. О вас же заботимся! О вас! Так не платите черной неблагодарностью!..»

Воистину Маэстро был проницателен. Своими словами он предварял (и снимал!) мои вопросы.

«Понимаете, надо уметь пользоваться тем, чем мы располагаем. Как увеличить емкость времени, каждой минуты? – только интенсивностью ее переживания. На элементарном уровне интенсивность переживания времени обеспечивают хоккей, футбол. Забьют или не забьют? Чем не трагедия Гамлета: «Быть или не быть?» Каждую секунду проблема эта решается шайбой или мячом. То есть создается условная ситуация, заставляющая «болеть» и рождающая иллюзию эмоционального насыщения бытия. Точно также и детектив. Здесь тоже всё время возникает новая проблемная ситуация. И всё это – эрзацы переживаний, эрзацы духовной жизни, дающие возможность «выпускать пары». Без этого наше общество целесообразности долго бы не продержалось.

Футбол, хоккей – тоже своего рода наркотики, дающие выход в иную – условную – реальность. С ее чисто игровой эстетикой, с непредвиденным, неожиданным рисунком. Это красивое зрелище и, вроде бы, безвредное. Наркотики, так сказать, не токсичные и потому санкционируемые государством…»

* * *

Персонаж, предпочитавший, чтобы его именовали Маэстро, собеседовал со мной с покровительственной заботливостью. Он говорил, словно бы предваряя мои непроизнесенные вопросы:

«Мы, знаете ли, шагнули далеко вперед. Ведь что происходило прежде? Прежде, выражаясь ученым языком, социальные проблемы спасали нас от экзистенциальных. Ну, вспомните, в очереди за сосисками много ли мы думали о том, что значит быть или не быть? А если удавалось получить вожделенный килограмм, чувствовали себя на вершине блаженства, будто бы совершили небывалый подвиг, которым не грех похвалиться перед ближними. Пусть оценят! Отечество постоянно одаривало нас возможностями для подвига. Само добывание дефицита обретало ореол престижа, символизировало удачливость. И всё это, как выяснилось, маскировало от нас ту бездну, на краю которой трепыхалось наше существование. А теперь, когда – за денежку – счастливо решаются все бытовые проблемы, нам стало страшно. Мы – вдруг! – ощутили, что за каждым нашим жестом, за каждым проявлением жизни, – а мы научились ею дорожить! – пристально поглядывает смерть… Да, батенька, прежде между «Я» и миром стояли всевозможные искусственные ограничения, препятствия, само преодоление их как бы и составляло смысл жизни. Теперь – всё стало оголеннее. «Я» – осталось наедине с миром…»

* * *