In medias res

На днях Нонна утром вбежала ко мне в комнату (я еще был в полудреме) с криком: «Нет, никогда!» – Ей приснился сон: будто бы мы перебрались в Израиль… Там уже почти все знакомые, которые пока еще здесь, Алик Городницкий, кто-то еще. Воскресли запахи южной страны. И вот – какая-то булочная, в ней булочник, тоже наш земляк из Ленинграда; он подает питту, а меж тем возникает разговор: «А вы помните булочную на углу Зверинской и Пушкарской»? В реальности – ее нет, но во сне – есть. И тут-то оглушают, обрушиваются свои, родные запахи той Булочной Детства, Юности, Всей Жизни. «Булочная – не на углу Пушкарской, а на Зверинской», – замечаю я. «Знаю, но всё равно там, во сне, я пережила весь ужас ностальгии!» И потом добавила: «Прав был Утевский, надо выбирать. Я – русская».

...

6. 04. 92.

* * *

4-го февраля в СП была презентация книг Геннадия Угренинова и Нонны Слепаковой – ныне представителей разных союзов. Презентация – новомодное, громкое и обязывающее слово. И я думал, что церемония будет происходить в большом зале. Но пришло всего около 30 человек (все уместились в Красной гостиной), а под конец осталось человек 15. И это тем досаднее, что читались настоящие стихи, со своим у каждого страданием. Хотя было в этом страдании и нечто общее – личностная отнесенность к исторической реальности, отсутствие дешевого игромыслия и ёрничества, подлинность чувствований. Нонна из своей – очень «плотной» – книги отобрала еще более «сгущенный» цикл; голос придавал стихам дополнительные краски. Потом началось обсуждение. Пикач сказал: «Говоря об Угренинове, приходится отметить то, что можно было бы отнести к судьбе не только его поколения и что выразилось в оттесненности на обочину, в незаслуженной вытесненности и человека, и поэта из жизни». Кржановский стихи Геннадия назвал (по его строке) «самодельной молитвой». И это также относимо ко многим из нас. Потом – по традиции старых времен (расходиться сразу не хотелось и следовало «отметить» событие) – спустились в ресторан, теперь практически уже не наш, не принадлежащий Союзу. Гена с Таней притащили свою выпивку (две бутылки водки) и булку с колбасой. Что-то нашлось – в ёмкости из-под пепсиколы – у Левитана. Официантки поначалу ворчали: «нам неинтересно, что вы у нас ничего не берете», а потом сжалились, – дали бутерброды с рыбой, масло. И, кажется, даже денег не взяли – узнали своих. Сидели за столом: Левитан, Пикач, Таня, Гена, Нонна, я, Андрей Кржановский, Лена Елагина, Наташа Карпова. И была в этом убогом застолье тоска по прошлому, какому-никакому, но единству, дружеству, которого сейчас, как видно, всем нехватает. Подошел Толик Степанов, поседевший, осунувшийся, (я его помню мальчиком). Присел рядом со мной, поделился: «Как-то были тут с Горышиным и еще кем-то, – я не разобрал – вспоминали о нашей прежней жизни…» Кржановский, сидевший от меня слева, спросил: «Кто это?» Я ответил. «Не антисемит?» – «Ученик Д. Я. Дара». А Толик, как на грех, стал распространяться о символике в журнале Н. Катерли, нашел там какие-то неточности. Он, оказывается, интересуется историей славянского язычества. И эти увлечения легко могли быть расценены по меньшей мере неоднозначно, что расстроило бы единство (или, вернее, его иллюзию!) компании. Я поспешил перевести разговор в другое русло… Наконец, нам дали понять, что пора уходить. Мы с Нонной, Гена и Таня пошли до улицы Чайковского, сели на троллейбус, доехали до Владимирской, а дальше – на метро. Генка – комок нервов, воспринимающий всё окружающее не кожей, а живым «мясом». Он явно ущемлен, задавлен жизнью, обстоятельствами, не давшими ему развернуться во всю мочь, развить в полной мере свой талант. По дороге он блестяще анализировал ситуацию, сложившуюся в общении между ним и А. Чистяковым. Тот спросил: «На какую тему Вы пишете?» – Геннадий пожал плечами: «Не знаю» – «А я – на колхозно-навозную». И было в том и презрение к жизни, и к самому себе, и в то же время «знание» – превосходство над еще не оперившимся, еще не тертым собратом. В рассказе Гены брезжила настоящая проза. Может быть, именно в прозе – самые главные слова, еще не сказанные им. Потом мы с Нонной шли пешком от метро Петроградская до дому. Она спросила «Ну, как?» – «Да всё хорошо. Но во всем мероприятии и в застолье мне видится что-то жалкое». – «Напротив, – романтически-рыцарственное!» – «Одно не исключает другого. Разве не жалко выглядит это желание сохранить хотя бы остатки вчерашнего?» – «Ну, мы еще не дошли до «идеала», до Блокады. Еще нас не бомбят, еще не голодаем». – «Всё так, всё так…» Только за последние месяцы Нонна похудела больше, чем на 20 кг. Я – на 7. Сегодня мне дали направление на консультацию к хирургу в Первый медицинский…

...

5. 02. 93.