In medias res

И опять легче говорить о себе – как о нем… Она не спала ночь и под утро пришла к нему: сжимало сердце. Он дал ей валокордина. Она сказала: «Сколько времени тратили мы на ссоры. Я гуляла, изменяла тебе. Неужели трудно было догадаться: ты – единственное, что у меня есть!» Странно: его это и растрогало, обдало теплом, и одновременно озадачило. Если ее увлечения и «отлеты» – всё пустое, то и треволнения, душевные травмы его – тоже ерунда, неадекватная реакция по пустяковому поводу. Но тогда – они не были такими. Без нее тогда – ломалась жизнь. И он не мог перенести этой ломки… (Смешно сказать: сквозь двойные рамы окон он слышал агрессивно-навязчивое рычание грузовых автомобилей, которое во времена, когда был с ней, – не замечал, не слышал. И когда она – хотя бы временно – возвращалась, и он снова бывал у нее, автомобили переставали издавать угнетающие звуки!) И теперь он не мог признать то, что переживал тогда, чем-то напрасным и ненастоящим. Нет, боль его была настоящей…

* * *

Сколь бы ни были непросты наши личные отношения с Нонной Слепаковой (в вопросах общих у нас практически не возникало разногласий), мы прожили совместно без малого четыре десятилетия. По-существу Нонна стала неотъемлемой частью моего бытия (меня самого!). Так же, вероятно, как я стал страницей ее судьбы. Той страницей, которую зачеркнуть уже невозможно. Произошло взаимное прирастание. Природнение. Причем – духовное. Нити, связующие нас, затрагивали коренные основы личности каждого.

Какими словами поведать о бесконечно дорогом, навсегда ушедшем человеке? Никакие отдельно взятые эпизоды, факты (или сумма фактов) и даже высказывания, признания не способны решить этой задачи. Пожалуй, наиболее адекватно выражают то, что значила для меня Нонна, стихи, посвященные ей. Считаю возможным – для лучшего представления о Нонне Слепаковой – предложить вниманию читателя «выжимку» из стихов, собранных в моей книге «К портрету Н». Они писались на протяжении всей нашей совместной жизни. А также – после, когда Нонны уже не стало… Их можно обозначить как

Строки прощания

* * *

Не заносчиво

и не робко,

подбородок упрямо вскинув,

точно в беге на стометровку —

и пускай улюлюкают в спину! —

так расплачиваешься стихами

за обиды свои и беды,

а стихи, как верба в стакане,

с пузырьками у красных веток,

как на письмах цветные марки,

как веселых ромашек лучики,

как желание – в день получки —

магазин превратить

в подарки!

А в стихах – на головку клевера

прилетают жужжащие тигры,

стрекоза, как будто приклеена,

на ладошке твоей притихла;

а еще – травинка зажатая,

легкомысленная – во рту,

а душа твоя,

душа твоя —

та березонька на ветру!..

Что мне делать с твоими маками,

со шмелями твоими и пчелами,

с прирученными росомахами

и собаками учеными?

Что мне делать с июньским вечером,

где та звездочка, та скамья,

та девчонка зябко-доверчивая

и счастливая,

и не моя?

Ведь души твоей население

существует само по себе

и придумывает увеселения,

и бывает навеселе.

А твоя голубиная улица

вдруг да сделает поворот,

и не знаю, с чем зарифмуется

и куда меня

поведет?!

1961–1962

* * *

Когда иду от тебя,

уже не ходят трамваи.

Давно

двери парадных позакрывали.

Улица – тише пустынного зала.

Нет голубей. Не стало базара.

Будка ненужного автомата…

Вроде мемориальных досок

вывески банка, военкомата…

Сторож нахохленный держит в коленях посох.

Мудрый философ,

не задающий вопросов.

Светом

меня озаряют витрины.

Как экспонаты древнего Рима,

галстуки,

промтовары,

печенья

и кукурузные хлопья,

и сахар,

и кофе —

вещи

забытого назначенья,

отдаленной дневной эпохи…

Прожитыми

недоуменными числами

смотрят афиши…

Долетает до слуха —

дворники чиркают метлами сухо.

Вот когда улицы

становятся чистыми!

Улица

приводит в утро.

С шумом прошел поливальщик,

будто

светлое небо он расстелил на асфальте…

Медленно пересекает дорогу кошка.

Светится чье-то окошко…

Что ж вы не спите? – Вы засыпайте!

И ты засыпай…

1962

Рыбки

«…Знаешь,

может, тебе аквариум

к дню рождения подарить?..»

Я не спорил. Не отговаривал.

Я не знал,

что говорить.

«Пусть оранжевые рыбки

берегут семейную тишь.

Пусть разглядывают без улыбки,

как ты думаешь,

как сидишь,

как ты ищешь зубную щетку,

приготавливаясь ко сну,

как, поглаживая щеку, —

улыбаешься письму…

Чтоб, уставясь глазами навыкате

в глубину твоего жилья,

заведено жабрами двигали,

мягко водоросли шевеля.

Чтобы шлейфы разных фасонов,

всем показывая красоту,

колыхались плавно и сонно

в голубом подводном саду…

Я тебе подарю аквариум —

удивленья

настольный мир,

чтобы с рыбками ты разговаривал,

и любил бы их, и кормил.

Чтобы, им высыпая дафнии,

через многие года —

вспоминал бы

про что-то давнее,

про несбывшееся навсегда…»

…Рыбки радуются, играя.

Говори о них, говори…

Дорогая моя,

дорогая,

не дари мне их. Не дари…

1962

Деревенская элегия

Всё кажется, что дверь не заперта,

за ней незримым полыханьем ветра

живет одушевленно темнота,

безумствует разгульно и всесветно…

И вдруг – погаснет свет. Ударит тьма

в лицо… Не одолеть ее разлива.

Размыла все соседние дома,

размыла стены, стол, тебя размыла.

Я растворяюсь. Я лечу. Тону.

Тьма первобытна и непроходима.

Ты где? Откликнись! Отзовись! Ау!