Иначе не могу

Анатолий стоял, широко расставив ноги. Оркестр молчал, лишь только под огромными лепными сводами зала метался восторженный и зовущий клич трубы.

Труба выговаривала каждый звук, то рассыпаясь немыслимым каскадом дробных переходов, то забираясь на недостижимую чистейшую высоту. Снова поток трелей и протяжный, торжествующий звук радости.

— Что выделывает, мерзавец! — У Сергея даже захватило дыхание.

А Анатолий не замечал. Глаза его были закрыты, лоб покрылся крупными каплями пота. Он не видел, как подступила к возвышению толпа, как валил народ из буфета. Круглое горло трубы пело, смеялось, плакало…

Вначале было тихо. Затем тишина взорвалась невообразимым гвалтом. Ударил барабан, дико взвизгнул саксофон — и вот уже Семин устало окидывает взглядом собравшихся.

Анатолий искал взглядом Любу, но она стояла в самом дальнем углу зала, спрятавшись за колонну.

«Не пойду! И не подумаю!»

«Да ты что, дура! Подойди!»

Она вдруг опять вспомнила глаза Анатолия — пьяные, липкие, его взгляд, каким он уставился на нее тогда, на проспекте.

— Любка, с Новым годом! Да, я. Звоню с третьего этажа. Увидел, что ты в холле, рядом с телефоном. Может быть, прогуляемся по чудным улицам зимнего города? Ах, у вас другая, более приличная компания? Что? Предпочитаешь прогуляться с белым медведем? Ладно, еще поглядим! Что? Я еще ни перед кем не извинялся. Да и не за что. Как хочешь, так и считай. Ладно, пусть хамство в высшей степени. Запомни только: через два дня ты сама меня будешь целовать. Адью!

Станислав, подхватив под руки Танзилю и Любку, ушел вперед, оживленно рассказывая что-то девчатам. Сергей и Осташков неторопливо побрели по скверу.

Андрей испытывающе и чуть исподлобья взглянул на друга.

— Серега, ты помнишь, в первую встречу ты как-то говорил о женщине… ну, современном варианте царевны Несмеяны? Это — Дина?

Сергей остановился.

— А что? Почему ты спрашиваешь?

— Видишь ли… Словом, я люблю ее. Такая, понимаешь, штука…

— Ты и Дина… — Сергей изумленно оглядел его с ног до головы.

— Такой уж я… скрытный. Да, Дину. Считай, со школьных лет.

— И все пять лет в институте молчал!

— А чего трепаться попусту.

— Мне-то мог сказать!.. Ну и фрукт ты, Андрюха!.. Только, клянусь чем хочешь, — ничего между нами…

— Да верю я тебе, чего ты в самом деле. Просто скрывать больше от тебя не хочу…

Что же было?

Обычный новогодний сдержанный «балдеж», как выразился Молчанов.

Песни, тосты, анекдоты. И даже «барыня», которую лихо «оторвала» Любка. Было очевидным и то, что Молчанов влюбился в Дину и не пытался скрывать этого… Запомнилось напряжение на лице Дины, ее глаза, упорно глядевшие на магнитофон, певший о девчонке, которая мечтает летать.

Все веселье оборвал бодрый голос Сергея.

— По домам не пора, братцы?

— Что вы, еще рано! — Дина растерянно оглядела всех. Почему они все так посерьезнели? Или показалось?

Но все заторопились. Молчанов очень церемонно поцеловал Дине руку, с огромной неохотой натянул пальто. Сергей ткнул его в бок и выразительно кивнул на дверь. Недоумевающий корреспондент вышел. Юркнула в дверь и Танзиля. Ничего не понимающая Любка вскочила с места и пошла к вешалке. Андрей молча курил у окна.

— Любушка, — остановила девушку Дина. — Переночуй у меня, а? Тебе же все равно?

— Я… я… — растерялась Люба.

— Вот тебе альбом с репродукциями Дрезденской галереи, — торопливо, будто боясь, что ее остановят, сказала Дина. — Ты же просила — помнишь?

— Хорошо… — пролепетала та, опасливо оглядывая Дину и Андрея. — Я… пожалуйста. Я на кухню… не мешать… и вообще… — Зажав под мышкой объемистый альбом, она ушла на кухню, плотно притворив за собой дверь.

— Зачем ты остался? Что теперь подумают?

— А ты для страховки решила оставить и Любу? Не надеешься на мое, так сказать, самообладание? Спасибо.

— Да дело не в этом. Я… не будем, словом, обсуждать.

— Хорошо. Дина!

— Что Андрей?

— Чем пахнут у тебя волосы… Не могу вспомнить.

— Не надо…

— Да люблю же я тебя, черт возьми! Скажи, ну когда кончится эта волынка? Когда-нибудь мы объяснимся до конца или нет?

— Я ничего не знаю, Андрей, милый. Сама себя не пойму. Ненавижу себя за то, что приходится идти в разлад со здравым смыслом. Ведь знаю, что лучше тебя нет человека на свете…

— Ведь можно же, по-русски говоря, послать меня ко всем чертям собачьим и сказать откровенно, что в твоей жизни я нуль. Что мы, дети? Знаем друг друга не первый год. Если я не забыл тебя за столько лет, бросил все, приехал — значит, все это слишком серьезно. Я прошу одного — правды. Ты ничем мне не обязана, свободна в своих решениях и поступках.