Иначе не могу

Бригадир повесил сетку на оконный шпингалет, присел на корточки.

— Левая?

— Ну.

— Больно?

— Терпеть можно.

— И что тебя понесло на край оврага? Тропинка-то на отлогом участке.

Анатолий пожал плечами.

— Может, новогодний хмелек еще гуляет?

— Капли во рту вчера не было, — начал раздражаться Анатолий.

Мокрые светлые волосы его прилипли ко лбу, глаза злые, брови насуплены. Веселые и упрямые одновременно брови. Да, характер у парня не сахар. «Зря брякнул насчет новогоднего хмелька, — упрекнул себя Сафин. — А все ж таки, как он умудрился?»

Сафин повернулся к Любке.

— Обещали приехать?

— Выехали. — Любка застыла, прислонившись спиной к пульту, в упор взглянула на Анатолия. Тот, быстро обведя всех взглядом, приложил палец к губам.

Но от Сафина не ускользнул его предостерегающий жест. Дело нечистое, темнит Анатолий. Ах ты, разбойник, неужто опять номер выкинул? Он кивнул Любке и, покопавшись для виду в ящике с болтами, вышел. Следом появилась Любка.

Сафин положил ей руку на плечо, поднял опущенную голову. В глазах девушки искорками вспыхнули слезы, она размашисто вытерла глаза варежкой.

— Выкладывай. Только не врать.

— Господи, какой же он дурак, Галим-ага! Миленький, никому только не говорите, ладно? У него уже два талона по технике безопасности вырезаны. Ведь с работы выгонят!..

…Еще прятались в березняке остатки ночной темноты, а Любка уже шла на скважину, благо, она была рядом, в полукилометре. Она приходила на вахту обычно раньше всех. Ей нравился теплый уют диспетчерской, кислый и душноватый запах самодельных батарей отопления, рассеянное мигание лампочек на пульте, нравилось наблюдать, как вычерчивает прихотливые узоры картограммы осциллограф. И пока приезжала вахта, она или читала книгу, или писала письма брату или техникумовским подругам. Больше писать было некому — мать умерла при ее рождении, отец пережил ее на два года.

Сегодня Любка шла на работу с особым удовольствием, потому что у пульта дежурила с утра Дина.

Новый год они так и встретили вдвоем. Дина, как-то внезапно осунувшаяся после разговора с Андреем, вдруг усадила Любку на диван и начала рассказывать ей о себе, Виталии, Осташкове. Любка сидела не шелохнувшись, никогда еще ей не приходилось слушать такое. Она, привыкшая видеть Малышеву строгой, немногословной, даже немного отчужденной от всего, что ее окружало, поразилась этой задумчивой и страстной исповеди. Дина вела рассказ, положив подбородок на сплетенные пальцы и время от времени взглядывая на фотографию улыбающегося солдата на капоте вездехода.

Любке страшно нравилось в комнате Дины. Это был небольшой мир, напоенный задумчивой неспешной музыкой блюза, шелестом книжных страниц, по-особому уютный и влекущий к себе вот этой отъединенностью от повседневной суеты. Книги, журналы, какие-то редкостные проспекты — вплоть до рекламных книжечек с островов Зеленого Мыса, магнитофон с записями знаменитостей. И как бы внося рациональный беспорядок в этот элегантный уют, в дальний угол втесался громоздкий чертежный кульман. Многоствольными орудиями уставились в дверь сложенные на шифоньере трубки чертежей.

Но было что-то пугливое, настороженное в той жизни, которой жили комната и ее хозяйка. Каждая вещь будто внутренне сжалась от ожидания чьего-либо прикосновения… И даже сама Дина ходила по квартире тихой, плавной, чуть скользящей походкой. Ее замкнутая, небогатая внешними проявлениями жизнь наложила своеобразный отпечаток на вещи. Сергей как-то заметил, что Малышева даже в музыке предпочитает минорное звучание, а Дина в ответ пожала плечами.

Дине казалось, что конец этой размеренной жизни придет еще не скоро…

…Когда Любка вбежала в диспетчерскую, Дина разговаривала с кем-то по телефону. Любка обняла ее сзади, та ласково провела по ее разрумянившейся щеке. Они поболтали немного, и Любка со страхом вспомнила, что забыла долить масла в редуктор станка-качалки на сорок шестой скважине. Дина попыталась успокоить ее: ничего с качалкой не случится, часом раньше или позже — какая разница? Но Любка уже вышла наружу и заторопилась к скважине, срезая дорожные повороты, по колено в снегу. Когда уже показалась за деревьями стройная громада вышки, она в испуге остановилась: ей померещилась чья-то фигура. Кого это принесло в такую рань? Кто-нибудь из школьников-радиолюбителей «раскулачивает» блок местной автоматики? Но эта скважина не подключена к диспетчерскому пульту.

И каково же было ее облегчение, когда послышался знакомый окаянный голос:

— Не дрейфь, третий факел. Я, Анатолий. — Человек двинулся ей навстречу.

Сумрачный. В глазах — ни тени насмешки. Телогрейка нараспашку. Рукавиц нет. Руки в карманах, и видны красные от мороза голые участки запястьев.

— Я залил масло, можешь возвращаться! — безразличным тоном сказал Анатолий. Вот тут-то и надо было ей что-то сделать. Может, застегнуть ватник. Взять за озябшие руки. Или близко-близко посмотреть в глаза.

— Долго спите, мадонна. Так и царствие небесное проспать можно.

Замерло на губах теплое слово. Любка резко повернулась и зашагала прочь. Шаг, десять… пятьдесят…

— Люба!