Иная судьба. Книга III

— Простите, мэтр Франсуа. Не буду вас больше тревожить. У нас на сегодня остались из всех дел осмотр больнички и аптеки при ней. Пойдёмте, проводите меня к лекарям — и отдыхайте. Обратно я доберусь сама. Всё-таки… — Марта заулыбалась. — … я тут дома.

… «Дома», — думала она, осматривая чистенький лазарет на дюжину коек, из которых занята была только одна, и то не больной, а недавно родившей женщиной, местной прачкой. Её курировал сам мастер Поль Вайсман, оставив строгое указание: ежели родит в его отсутствие, чтоб непременно отлежалась дня три, да не в своей комнате, ещё с пятью товарками, а здесь, под присмотром лекаря и аптекаря.

… «Дома», — думала, подкармливая лошадку, которую подобрали лично для неё, маленькой герцогини, и совсем скоро приедет Жиль, и начнёт учить Марту ездить верхом. Уже пошито специальное платье, в котором, правда, и шагу ступить нельзя, не споткнувшись о подол, приходится его высоко подбирать, зато, говорят, когда ты в седле — из-под юбок видны лишь носки сапожек, как и допускается приличиями.

… «Дома», — думала, расхваливая стряпню тётушки Денизы, и раздавая сладкий рахат-лукум поварятам, и целуя в мохнатые лобики щенят на псарне, и окидывая взором с Той Самой Башни весь Эстре, с соборами и колокольнями, крышами и шпилями, улицами и площадями, мачтами отдалённого речного порта на севере и зелёными монастырскими лугами на юге… Вот он, мой дом теперь. Спасибо, Жильберт.

* * *

… А потом она всё же решилась доделать то, что задумала.

Домоправительницу, по подсказке одного из лакеев, она застала спускающейся с верхних этажей, только что проверившей, как идёт подготовка комнат к размещению возможных гостей. Здраво рассудив, что женщина, держащая в ежовых рукавицах самого капитана Винсента, вряд ли страдает излишней чувствительностью, а потому не начнёт проливать слёзы и мучиться мигренью от одной невинной просьбы, Марта так и заявила в лоб, смягчив, впрочем, прямоту вопроса просительным тоном:

— Матушка Аглая, хоть вы-то мне расскажете о господине Старом Герцоге?

Домоправительница от неожиданности уронила платок, которым проверяла чистоту отполированных перил.

— Господи Боже мой! А с чего это вы про него вдруг вспомнили? — Лёгкое облачко пробежало по её лицу. Она задумалась. Покачала головой. — Много чего можно было бы рассказать, не знаю только, получится ли… Да не ради красного словца говорю, и не ломаюсь. Вы ж не ко мне первой с таким пришли? Сами, должно быть, поняли, что непонятное это дело… Вот что я вам скажу, голубушка: лучше бы вам об отце поговорить с сыночком. Вот приедет наша светлость — и поспрошайте-ка вы его сами.

Марта даже растерялась.

Впервые с момента появления в Гайярде ей отказали в просьбе, и вроде бы — простейшей. Что такого, если она всего-навсего хочет побольше узнать о родителях мужа?

— Но как же так? Почему?

Госпожа Модильяни тяжело вздохнула.

— Да потому, что на всех нас лежит запрет, голубушка. Обет вынужденного молчания. Заклятье, можно сказать, чтобы не болтали и лишний раз душу хозяину не выматывали.

Юная герцогиня широко открыла глаза. Краем уха она слышала о подобных вещах, но не могла и представить, что здесь, в чудесном замке, кого-то к чему-то принуждают. Да ещё с помощью… магии?

— Постойте. Погодите. Это что же выходит — об отце Жильберта никому нельзя говорить? Почему? И отчего, например, вот она я — спрашиваю, а вы отвечаете, хоть и…как это выразиться? Ах, да. Не напрямую, но всё же…

Матушка Аглая оглянулась — не бродит ли кто поблизости? — и подхватила юную герцогиню под руку.

— Пойдёмте ко мне, голубушка. Там и побеседуем.

В своей комнате она вроде бы успокоилась. И впрямь, железная женщина, со стороны и не подумаешь, что волнуется или расстроена, лишь носик заварочного чайника у неё в руках иногда подрагивал, звенел о край чашки, когда домоправительница разливала чай. Но, видимо, сама церемония приготовления кипятка на крохотной жаровне, заваривание, самоличное накрытие на стол, действовали благотворно и помогли собраться с мыслями.

В предчувствии того, что услышит нечто важное, Марта притихла. К тому же, её тронуло и обрадовало это обращение — «голубушка», вырвавшееся вдруг у матери капитана. Эта властная гордая женщина, казавшая здесь, в стенах Гайярда, всемогущей, едва ли не выше самого герцога, назвала её так просто, по-домашнему, будто давно приняла за с в о ю, настолько легко простое ласковое слово сорвалось с языка. И теперь Марте хотелось подольше растянуть удовольствие от принятия в «свой» круг.

— Очень уж тяжело тосковал его светлость, когда остался один, — вдруг промолвила матушка Аглая. — Очень уж… Оттого и наложил заклятье молчания на всех. Он же тогда в силе был, магия в нём бурлила ух как… Да с горя-то и сплёл такое кружево, что даже мы, кто бок о бок с ним жили, и то со временем стали забывать. А уж чтоб поговорить об этом… Язык вяжет, и лишнего слова не скажешь. Так-то. И ведь до сих подействует, заклятье-то, даром, что Жиль три года силы был лишён.

Дрогнув, едва не расплескав чай на платье, Марта кое-как поставила чашку на столик.