Индия и греческий мир

И наконец, св. Иоанн написал «Сказание о жизни преподобных и богоносных отцов наших Варлаама и Иоасафа» – сочинение тоже весьма и весьма педагогическое. Надо признать, что некоторые церковные историки – например А.И. Сагарда, протоиерей Иоанн Мейендорф и священник Г.Флоровский – просто не упоминают его либо же сомневаются в его принадлежности перу Дамаскина; так, последний указывает, что это произведение «…несомненно не принадлежит Дамаскину… (и) составлено еще в середине VII века, в обители преп. Саввы, неким Иоанном». Однако в 19-й главе есть место в защиту иконопочитания, вполне согласное с творениями св. Иоанна: оно никак не могло появиться там в середине VII века, ибо тогда этого вопроса вообще не существовало! Разве что объяснить это позднейшей вставкой, но не будет ли это излишней натяжкой? Убедительнее принять его как произведение, все же принадлежащее перу св. Иоанна Дамаскина, тем более что арабская версия «Жития» прямо указывает: «Когда (Иоанн) вернулся (от иерусалимского патриарха) в лавру, то еще с большим усердием предался исполнению религиозных обрядов и подвижничеству и занялся сочинением своих речей, которые распространились до крайних пределов вселенной. К числу их надо отнести историю Варлаама и Иоасафа, в которой он высказал всю божественную и человеческую мудрость».

Итак, без преувеличения, это – одно из уникальных произведений византийской литературы, в котором на основе индийских легенд о Будде (мы еще в предисловии указали, что Иоасаф – это искаженное «Бодхисаттва») создано объемное – порядка 300 страниц современным гражданским шрифтом – христианское произведение, о котором святитель Феофан Затворник сказал так: «Лучшей книги для познания христианской веры и жизни в общем обзоре нет и едва ли может быть». Разумеется, при таких условиях нет и речи о каком-то элементарном плагиате; просто Иоанн берет впечатлившую его историю праведного индийского царевича, ставшего великим Учителем (а ранее мы показали, с какой заинтересованностью и уважением древнехристианские авторы относились к буддизму), и актуализирует ее, перенося в IV в. н. э., приспосабливая к христианству, наполняет своими богословскими идеями (в защиту иконопочитания, например) и прочим материалом, нужным, по его мнению, современникам, причем щедро черпает и из сокровищницы предшествовавших ему христианских мыслителей, и из буддийского наследия, не ограничиваясь лишь заимствованием общей канвы жития Будды: согласимся, последнее требует, по меньшей мере, приличного знания первоисточников, которыми Дамаскин, несомненно, располагал – например, «Самьюктаратнапитака-сутрой», из которой он взял притчу о человеке, упавшем в колодец (гл. 12; мы приведем оба варианта ниже), и, возможно – «Махапаринирвана-сутрой» с ее уподоблением четырех стихий, слагающих человеческое тело, четырем змеям – и отсюда сразу же следует иной вывод: значит, еще в его время существовала и была доступна – причем в далеком христианском монастыре в палестинской пустыне! – переведенная на греческий язык буддийская литература!!! При всем уважении к титаническому объему знаний Дамаскина мы не рискнем утверждать, что для своей цели написания истории Варлаама и Иоасафа он изучил палийский язык. Повторим еще и еще раз: это поразительнейший пример индо-греческого диалога, может быть, самый парадоксальный и неожиданный из всей нашей книги! Досконального сопоставления и анализа мы здесь, конечно, делать не будем, эта тема заслуживает отдельного глубокого труда – не то что это нам не по силам, просто сейчас задача иная – но самые интересные штрихи и места мы, несомненно, читателю представим.

Правитель Индии, царь Авенир, богат, славен, успешен в делах военных, но бездетен (у родителей Будды, Шуддходаны и Майи, тоже 20 лет не было детей), и местных христиан жестоко преследует. Несмотря на это, один из его сатрапов ушел в монахи и, «удалившись в пустынные места, он постами, бдением и изучением Священного Писания освободил свою душу от страстей, освятил ее отсутствием их» (гл. 2) – излишне обращать внимание читателя на абсолютно буддийскую формулировку освобождения от страстей, поэтому далее подобные ясные фрагменты мы излишними комментариями сопровождать не будем. Недоумевающему царю он дает наставление удалить, как врагов, гнев и страсти, и говорит об иллюзорности всего того, чем живет царь: «Действительным называется вечное, неизменное, недействительным – здешняя земная жизнь, роскошь и ложное счастье, к которым, увы, и твое, царь, сердце приковано» (там же). Бывшего сатрапа царь за дерзкие речи пощадил, лишь изгнав, но с еще большей яростью обрушился на христиан и монахов.