Индия и греческий мир

В это время у царя рождается долгожданный сын, которого называют Иоасафом, и многочисленные астрологи сулят ему все блага, и лишь один (как буддийский Асита) сулит ему иное, славнейшее царство, когда тот окрестится. И опечаленный царь, как и родитель Будды, обеспечивает отпрыску беспечальное тепличное существование: «Царь… поместил своего новорожденного сына в прекрасный дворец, нарочно выстроенный в городе. Когда сын вышел из детских лет, царь не велел допускать к нему никого; назначил для него воспитателями и служителями молодых и самых красивых людей, наказав им скрывать от мальчика все бедствия жизни: смерть, старость, болезнь, бедность и все другое, что могло бы нарушить его радостное настроение, и, напротив, раскрывать перед ним всякие удовольствия и наслаждения, чтобы его ум, увлекаясь ими, не мог рассуждать о будущем; [наказал,] чтобы он ни слова не слышал о жизни или учении и делах Христа, и последнее наказывал скрывать больше всего, принимая во внимание предсказание астролога. Если же случится, что кто-нибудь из прислужников заболеет, то он приказал, чтобы его тотчас удаляли оттуда, а вместо него ставили другого, здорового и хороших качеств, чтобы царевич не видел ничего, выходящего из ряда обыкновенного» (гл. 3).

Царевич получил прекрасное образование – «эфиопское, персидское и греческое» (гл. 5); заинтересовавшись, почему отец держит его фактически в заточении, он узнал от своего воспитателя, что тот остерегает его от христиан и их учения. По просьбе сына царь нехотя выпускает его за пределы дворца, где он, несмотря на предпринятые предосторожности, как и положено Будде, встретил сначала калек – изувеченного и слепого, и так узнал о немощи человеческой; потом, соответственно, встреча со стариком открыла ему неизбежность старости и смерти, и Иоасаф тогда сказал: «Не сладка эта жизнь, полна всякой скорби и печали, если все это так. И как может быть беззаботным тот, кто совсем не знает, когда ему следует ожидать смерти, которая приходит не только неизбежно, но и нежданно?» (там же). Царевич погрузился в размышления, стал чахнуть, ища ответа на мучившие его вопросы о смерти и пакибытии – здесь, конечно, налицо отличие толкования Дамаскина, зато дальше вновь близко к первоисточнику: «С тех пор он жил в постоянной скорби и в заботах; все мирские наслаждения и увеселения были в его глазах какою-то мерзостью, срамотою» (там же). Возмилосердовавший о нем Бог послал ему монаха Варлаама, проникшего к царевичу под видом купца, и начал просвещать его верой Христовой.

В числе многих притч Варлаам поведал ему следующую, довольно близкую к истории самого Будды и к уже цитированной нами гораздо раньше притче о трех небесных посланниках и боге смерти Яме: «Был некогда один великий и славный царь. Когда он однажды разъезжал на золотой колеснице с подобающей царской чести свитой, он встретил двух мужей, одетых в грязные и разодранные рубища, с бледными, изнуренными лицами. Царь знал их тучными, но они постом изнурили свое тело. Увидя их, он, сойдя с колесницы, пал пред ними на землю, приветствуя их. Сопровождавшие его вельможи и знатные люди были недовольны этим, полагая, что он поступает не по царскому достоинству, но, не осмеливаясь порицать его, просили его брата сказать царю, чтобы он не унижал царскую корону. Когда тот сказал об этом своему брату и порицал неуместное его унижение, царь дал ему ответ, которого его брат не понял. У этого царя был такой обычай: когда он издавал относительно кого-нибудь смертный приговор, то посылал глашатаев к дверям осужденного с трубою, нарочно для этой цели предназначенной, звуком которой все извещались, что такой-то приговорен к смертной казни. Когда наступил вечер, царь послал трубить в означенную трубу у дверей своего брата. Последний, услышав звуки смертоносной трубы, отчаялся в своем спасении и целую ночь писал завещание касательно своего имущества. На рассвете же, одевшись в черные траурные одежды, он отправляется с женой и детьми, плача и рыдая, к дверям дворца. Введя его во дворец и видя в таком горе, царь сказал: “О безумный! Если ты так испугался глашатая, посланного твоим единоутробным и равным по сану братом, относительно которого ты уверен, что ни в чем не провинился перед ним, то как ты можешь укорять меня в том, что я смиренно приветствовал глашатаев моего Бога, возвещающих мне смерть и страшное предстояние пред Господом, пред Которым я чувствую себя много и тяжко согрешившим? Так вот поэтому я уличу и подстрекавших тебя укорять меня, уличу в том, что скорее они безумствовали, чем я”.