Индивидуум

Смахнув пару символов, витающих по экватору шара, Антарес уничтожил все определения и контуры. Ни одного символа. Космос в чистейшем проявлении.

— А теперь?

Он выжидающе перебирал диски в руке, их лязг стал единственным звуком, оглушительно заполнявшим воздух. Задержав на Верховном подозрительный взор, Бетельгейзе подошла ближе, долго рассматривала безмерное пространство, сжатое в ужасающе плотный шар. Она все смотрела и смотрела, пытаясь выцепить подвох.

— Этого не увидеть с нашего положения, — подсказал Антарес. — Только в таком масштабе.

— Вселенная как она есть.

— Да. И посмотри, в каком она состоянии.

Бетельгейзе ожесточенно повернулась к нему.

— Какое это вообще имеет дело к надвигающейся войне?

— Прямое.

Он указал на карту и произнес с внезапным жаром:

— Посмотри на материю. Смотри!

Но Бетельгейзе в упор не понимала, что так беспокоило Антареса, ведь Вселенная не меняла своего облика целыми эрами. И все же… она знала, что изменения постоянны, хоть и малозаметны.

— Что происходит с материей? — прямо спросил Верховный.

— Раньше ее было больше.

Молчание Антареса казалось проникновенным, как холод некрополя. Всю меланхолию смыло, он сверлил Бетельгейзе глазами, словно пытаясь прорваться к ее душе. А она осматривала целый мир. Материя во Вселенной представляла из себя сеть — огромную, разветвленную, нити тянулись к узлам, а из них вырывались другие. Говорили, раньше Вселенная выглядела иначе, плотнее. До того как появились войдовые разрывы, пустота в материи. Именно ее пятна бессчетным числом брызг самых разных размеров расширяли Вселенную, придавая ей вид сети.

— Материя разобщается. — Антарес обошел шар и встал по другую его сторону. — Это древний процесс, и все мы о нем ведаем. Вселенная неминуемо расширяется, вдавливается в Пустотный предел на самых границах, радиус которого, если верить Юниверсариуму, когда-то был намного больше. Мы окружены его сферой, при приближении к которому самые малые элементарные частицы аннигилируются. Расширение происходит из-за Обливиона. Он не только окружает нас — он опухолями возникает внутри. Зеленый мор все чаще зарождается на населенных приземленными планетах, пустота появляется одновременно везде, в каждой части Вселенной, где-то быстрее, где-то медленнее, отдаляя материю друг от друга, разнося системы, галактики и целые префектуры все дальше и дальше. Бытие расползается во все стороны, пока все однажды не разлетится в пыль.

Бетельгейзе отмахнулась от недоброго чувства, каждый раз накрывающего ее при обсуждении теории Принципиума и Вечного забвения Вселенной.

— Все должно умирать, — сказала она. — И ничто не должно пребывать в стазисе. Попытки сохранить Вселенную в стабильности даже теоретически повлекли бы ее крах.

— Должно умирать. Но не обязано так быстро и именно сейчас.

Шар внезапно исчез, Бетельгейзе и Антарес смотрели прямо друг на друга. Он вновь укутался в скорбный вид, тяжкий и смиренный.

— Вселенная была на своем пике в пятнадцатой эре. С тех самых пор мы наблюдаем за ее медленным и неотвратимым умиранием. Это тяжело признать, но ты права: все конечно. И тем не менее она может прожить еще очень, очень долго, жить после нас, после всего, что мы создали. Если мы постараемся сохранить оставшееся. Но Великие войны уничтожают значительную часть материи, и раз за разом все больше.

С каждым словом, набирающим силу, Антарес все очевиднее становился для Бетельгейзе тем самым символом и мифом, в котором нуждалась Армия Света.

— Я знаю, что все надеются на мои силы. И сам верю, что они были даны мне для спасения Света, иначе не могло и быть. Но вместе с тем я знаю, что мы не перенесем новой Великой войны.

— Ты поэтому приказал не отвечать на атаки Тьмы?! — всплеснула руками Бетельгейзе. — Предлагаешь совсем не воевать с Темной армией? Это лишь скорее уничтожит Эквилибрис! Они нас уничтожат!

Его недолгое молчание насторожило ее, в комнату будто задул морозный ветер.

— Скажи, Бетельгейзе, ты мне веришь?

Раньше Бетельгейзе даже представить бы не смогла, что окажется здесь, разговаривая с Антаресом, смерть которого никогда до конца не признавала и была готова отдать собственную душу, только бы вернуть его ради всеобщего блага.

Ради этого Бетельгейзе смотрела в бездну Обливиона.

— Я верю тебе настолько, что, если ты скажешь мне идти в пустоту, потому что там нас ждет Утопиум и вечные реки дурмана, — я пойду.

Впервые с их встречи его губы тронула едва заметная улыбка.

— Спасибо. Я благодарен судьбе, что мы связаны кровью. Без тебя все это бы смотрелось куда сложнее. — Антарес вряд ли заметил, как округлились ее глаза. — Тогда я попрошу тебя поверить мне еще немного. Все, что я делаю, — на благо не столько Армии Света, но его народа. Я не допущу новой Великой войны, что может стать последней. Но здесь, на самом сломе Эквилибриса, нас ждет исход всех минувших эр.

Глава LII Больше никогда