Инфернальный феминизм

Если кто-то пожелает объявить, что этот роман насыщен феминистскими идеями, то неизбежно столкнется с одной весьма досадной проблемой. Дело в том, что рассказчик последовательно отказывает Софор в какой-либо самостоятельности: она либо одержима бесом, либо страдает наследственной дегенерацией, проявляющейся в истерии и гомосексуальности. Она совершает поступки, не следуя свободной воле, а повинуясь диктату необходимости. Позже, ближе к концу романа, она уже не получает настоящего удовольствия от своих лесбийских связей. С другой стороны, она разражается красноречивыми внутренними монологами, в которых прославляет горделивую люциферианскую самореализацию и свободу от социальных оков. Рассказчик волен объявлять эти излияния самообманом, но уже в том, что он дает героине высказаться, да еще так точно, мощно и убедительно, — можно усмотреть желание автора наполнить текст освободительным потенциалом и подорвать зыбкий фундамент, на котором держатся вкрапленные в текст осуждающие назидания.

Эмма Донохью расценивает «Мефистофелу» как низкопробное чтиво, но одновременно видит там «сложный портрет женщины, которая живет в одиночку в сообществе единомышленниц, совершает выбор и действует, но при этом считает себя рабой»[1608]. Таким образом, Донохью не соглашается с тем, что Софор лишена собственной воли, видя здесь простой случай ложного сознания (что немного странно, поскольку речь идет не о реальном человеке, да и слова самого автора явно противоречат толкованию Донохью). Также высказывались соображения, что «Мефистофела» — первый роман, в котором обнаружение лесбийской идентичности сделано центральной темой, и первое произведение, в котором представлена история целой жизни гомосексуальной женщины[1609]. Поскольку главная героиня — лесбиянка, а не мужчина или женщина, связавшиеся, к собственному ужасу, с такой личностью, то этот текст — несмотря на то что в нем подхвачены негативные стереотипы, — воспринимался в ту пору как нечто совершенно новое[1610]. По замечанию Гретхен Шульц, «написанные мужчинами лесбийские тексты поражают своей объективацией, являя тем самым полную противоположность идентификации», — но это наблюдение в действительности совершенно несправедливо в отношении «Мефистофелы»[1611]. Во всяком случае, именно по этой причине роман, вероятно, очень нравился читательницам-лесбиянкам (конкретные примеры мы вскоре рассмотрим). Хотя там и представлен негативный портрет женщины-гомосексуалки, легко понять, почему в некоторых других аспектах этой книги читательницы могли находить вдохновение. Лесбиянка — не только главная героиня романа, ей еще и предоставляется право высказаться, она произносит длинные убедительные речи (пусть ее голос иногда и тонет в разглагольствованиях рассказчика). А еще (на протяжении почти всего повествования) она не стыдится своей сексуальной ориентации и непримиримо противостоит обществу, нетерпимому к таким, как она. Этим положение Софор напоминало, по словам Мендеса, положение «мятежника, не желающего опускать глаза», и она «гордилась своей странностью и ненавистностью» другим[1612]. Баронессе нравилось бравировать своей ненормальностью, «бросать вызов общественным приличиям и ханжеству»[1613]. В глазах лесбиянок рубежа веков эта героиня романа наверняка вызывала восхищение — ведь она собственным примером являла невиданную прежде смелость и радикальное непослушание. В романе есть места, где Софор сомневается в правоте своего выбора и допустимости своих наклонностей, но, если говорить о читательницах определенной категории, то на них наверняка более сильное впечатление произвели ее пламенные монологи. Таким образом, двойственность, присущая этому тексту, сделала его приемлемым для некоторых реальных, непридуманных, лесбиянок. В частности, он послужил важным источником вдохновения для Рене Вивьен — поэтессы, люциферианки и лесбиянки, к знакомству с которой мы сейчас и перейдем. Как мы увидим, сама Вивьен открыто говорила о том, что чтение «Мефистофелы» очень повлияло на ее формирование.

«Эволюция мистика»: Рене Вивьен, сапфическая сатанистка