Инфернальный феминизм

Отмеченная Барни очарованность ее подруги религией и религиозной атрибутикой отражалась и в большинстве книг Вивьен, основными темами которых оставались обрядовость и духовность — особенно мрачного и довольно зловещего рода. Даже те образы, которые обычно не ассоциируются ни с чем темным, у Вивьен часто обретают именно такую окраску. Один из примеров этого — Incipit Liber Veneris Caecorum (лат. «Начинается книга Венеры слепых»), стихотворение, открывающее сборник «Венера слепых» (1904), где вниманию читателя предлагается описание храма, посвященного некой жутковатой ночной Венере[1634]. В стихотворении «Богоматерь лихорадок», включенном в роман «Мне явилась женщина» (1904), прославляется божество смертельного недуга, причем литургические формулы соседствуют с богохульствами, эротикой и болезненными образами — что, конечно же, напоминает подобный прием у Суинберна и Бодлера[1635].

Перед переездом в Париж, когда Вивьен еще не было двадцати лет, она вынашивала смутные планы написать книгу, разоблачающую «истинное» учение Христа, которое, по ее понятиям, было вовсе не таким, каким его представляли и англикане, и католики[1636]. Потом она, очевидно, забросила этот план. Когда в ее произведениях упоминаются Христос и его Отец, то обычно там идет речь о явном отречении от них, — как, например, в стихотворении «Вот так я буду говорить…» из сборника «В час сжатых рук» (1906):

Когда б в мой смертный час ко мне пришел Господь,
Законов чьих всегда моя чуждалась плоть,
Сказала б я Христу: «А я тебя не знаю!
Живу я без оков, язычница простая»

 [1637].

Лесбийство дерзко называется здесь преступлением против Божьих заповедей: «Ее любила я, презрев твою скрижаль»[1638]. Далее она развивает эту мысль:

К чему мне слушать гимны ангелов святых?
Я песнопений всласть наслушалась иных —
Тех песен Лесбоса, замолкли что давно…
Твою же святость мне воспеть не суждено.

А затем она добавляет, чуть смягчая крамольное содержание стихотворения: «Не призываю я к бесчинствам и восстаньям: / Мой грех — лишь в воле жить и расточать лобзанья»[1639]. Притом что никогда не стоит полностью приравнивать голос лирической героини к авторскому голосу, здесь можно отметить, что последние две строки совершенно точно не применимы к самой Вивьен, поскольку ко времени их написания она уже успела выпустить в свет несколько беззастенчиво сатанических стихотворений.

Вивьен, питавшая огромный интерес к религиозным мотивам, без колебаний подхватила ту традицию, к которой принадлежали и «Мефистофела», и множество более ранних книг, — традицию, изображавшую лесбийскую любовь чем-то вроде особого культа. Главная героиня автобиографического романа Вивьен «Мне явилась женщина», немного беллетризованный двойник самой писательницы, очерчивает характер своих отношений с Барни: «Я познала оцепенение послушницы, опьяненной священными благовониями»[1640]. Позже она называет Барни «порочной Мадонной мирских молелен»[1641]. Сан-Джованни — параллельное альтер эго автора в романе — объявляет: «Я вознесла любовь к благородным гармониям и к женской красоте так высоко, что превратила ее в Веру. Всякая вера, вызывающая жертвенный пыл, есть истинная религия»[1642]. Вот всего лишь несколько высказываний, взятых для примера из текста, который, как и многие другие произведения Вивьен, сплошь пронизан религиозной лексикой.

Викки Л. Кирш в своей докторской диссертации 1990 года применила религиоведческий подход к изучению синтеза искусства и ритуала в кругу Натали Барни. По утверждению исследовательницы, тексты Барни и Вивьен «обладают религиозной валентностью и потому могли использоваться в качестве священных текстов религиозной общины»[1643]. К сожалению, большинство ее рассуждений чересчур надуманны и опираются на слишком вольные толкования текста. Например, Кирш неубедительно размышляет о том, что за романом «Мне явилась женщина» просматриваются некоторые главные догматы буддийской традиции, однако не может привести никаких конкретных примеров, которые хоть как-то иллюстрировали бы эту ее мысль[1644]. Впрочем, Вивьен действительно проявляла интерес к буддизму — по крайней мере, эстетический. Об этом свидетельствует большая коллекция изваяний Будды, которые она держала у себя дома ближе к концу жизни и которым подносила дары — мелкие красные яблоки[1645].