Инфернальный феминизм

Лесбийская пара названа здесь жрицами Аштарот, которая фигурирует в позднем христианском фольклоре как демоница, а иногда ее имя (произошедшее от имени ханаанской богини Ашторет) выступает синонимом самого Сатаны, и они презирают Deus Sabaoth — «Бога Саваофа»[1656]. Последним именем обычно обозначался Бог в молитве Sanctus (благословении Евхаристии в католической мессе)[1657]. После того как прислужницы демоницы в стихотворении Вивьен глумятся над Богом, монахини и куртизанки кощунственно поют мирские песни вперемешку с переиначенными на веселый лад церковными гимнами (De Profundis — мрачный покаянный псалом, вымаливающий прощения у Господа, и превращение его в нечто «задорное» — типичный пример богохульных перевертышей у Вивьен). Упомянутые цветы — лотосы и лилии — принадлежали к числу самых любимых декадентами, а белладонна (Atropa belladonna) традиционно ассоциировалась с колдовством[1658].

Аштарот появляется снова в том же сборнике — в стихотворении «Тринадцать», где Вивьен восславляет эту фигуру вместе с другими демонами как врагов деторождения и защитников гомосексуальности:

Архангел, враг рождений,
Велиал, на чревах плодных чертит знак: тринадцать.

Аштарот, Вельзевул, Молох, Велиал

На чревах вздутых чертят знак: тринадцать.
.
Ибо Велиал, Молох, Вельзевул, Аштарот
Ведут Содом к победе и трубят Гоморре… [1659]

В этом стихотворении отразился отказ Вивьен от женской роли «производительницы» — утилитарной роли, которую она презирала как, наверное, самое тяжкое бремя гетеросексуальности из тех, что навязывал женщинам патриархальный уклад. И в этом ее взгляд совпадал со взглядами феминисток некоторых тогдашних течений, требовавших для женщин права как минимум быть не только матерью[1660].

В других случаях сатанические аллюзии не столь прямолинейны. В стихотворении «К бедному Богу» (из сборника «В час сложенных рук», 1906) не называется имя прославляемого бога, но есть указания на то, что речь может идти о Сатане, которому лирическая героиня, по ее признанию, поклоняется и смиренно подносит ему свое «мрачное сердце». Этого бога не признают ни жрецы, ни земные властители, и он «беден и печален» — совсем как меланхоличный падший ангел у французских романтиков вроде Гюго, Санд и прочих. Упоминание о том, что правители не удосуживаются умиротворять это божество, может быть отсылкой или к Сатане из «Ведьмы» Мишле — врагу аристократии, — или к Люциферу из «Консуэло» Санд, тоже стоявшему «за народ». Однако Вивьен, будучи элитисткой, высказывает собственные опасения и в последней строфе говорит о презрении к культу христианского Бога (во всяком случае, именно он представляется наиболее вероятной мишенью ее обличений) и в знак протеста обращается вместо него к неопределенной фигуре (возможно, Сатане):

Вкруг алтарей гнусна мне черни толчея,
Молитвы алчных уст презренны!
С губ горьких трепетно слетает песнь моя
К Тебе — кто мне милее всех нетленных!

 [1661]