Инфернальный феминизм

Подробнее всего Вивьен останавливается на образе Лилит в прозаическом стихотворении «Лилит: древнееврейская легенда» (из сборника «От зеленого к фиолетовому», Du vert au violet, 1903). Там рассказывается, что Лилит возникла прежде Евы, но только не была извлечена из плоти Адама, как Ева, а родилась из «дуновения зари»[1670]. И потому она поглядела на Адама и «сочла, что он слишком груб по природе и стоит ниже ее самой» — и отвратила от него взгляд[1671]. Это очень похоже на рассказанную в Коране историю о том, как Иблис отказался поклониться Адаму, потому что он, Иблис, сотворен из огня, а новое создание Бога — из глины[1672]. Итак, Лилит — сатаническое существо, гордящееся своей независимостью. Однажды вечером ей встречается печальный Сатана в змеином обличье. Он укоряет Лилит в том, что она пренебрегает таинствами любви, и побуждает познать эти радости вместе с Адамом. Та отказывается от этого предложения, зато просит самого Сатану стать ее «таинственным любовником» и заявляет: «Я не понесу и не рожу от жара твоих объятий. Но наши мечты заселят землю, и наши несбыточные фантазии воплотятся в Будущем»[1673]. Он согласился, и потом от их союза «родились порочные мечтания, зловредные ароматы, яды мятежа и сладострастия, преследующие умы людей и делающие их души подобными опасной и печальной душе Ангелов Зла»[1674].

Для Вивьен, которой внушали отвращение и гетеросексуальная любовь, и ее возможное последствие — беременность (это чувство отразилось в стихотворении «Тринадцать»), важно было подчеркнуть бесплодность связи Лилит с Сатаной. Вместо детей от их союза рождаются «порочные» мечты и «яды мятежа и сладострастия», что можно понять как намек на лесбийскую сексуальность и на тот бунт против общественных нравственных норм, который она собой представляет. Пожалуй, несколько удивляет то, что Сатане, который здесь — в отличие от «Мирской Книги Бытия» — последовательно обозначается местоимением «он» (il), удается породить такое потомство благодаря сексуальному союзу с Лилит: ведь мы помним о бескомпромиссном гиноцентризме и о лесбийском изоляционизме Вивьен в большинстве других текстов. Правда, Сатана принял змеиное обличье, так что здесь происходит не обычное гетеросексуальное соитие, а что-то вроде метафизической зооэрастии (ну, к тому же нельзя требовать от писателя полной последовательности всегда и во всем).

А как тогда быть с «порочностью» и со сравнением с Ангелами Зла? Подобные слова следует понимать под углом общей декадентской Umwertung aller Werte («переоценки всех ценностей»), к которой приложила руку и Вивьен, и расценивать как пример семантической инверсии вроде тех, что предпринимал Пшибышевский. Ровно то же, что Пшибышевский проделывал с понятием Entartung («вырождение», «дегенерация»), возвышая его и представляя как нечто благородное и полезное, а попутно и вымазывая грязью все «нормальное», Вивьен проделывала с понятием лесбийства. С типично декадентской неоднозначностью она то пыталась изображать гомосексуальность как нечто естественное, то любовалась им как чем-то противоестественным и дьявольским. Избирая последний путь, она переворачивала привычные культурные представления об искусственности (и о Сатане) и превращала их в положительные означающие. Выбирая же первую стратегию, она одновременно прибегала к конфронтационному переосмыслению понятий, — например, в романе «Мне явилась женщина» (во втором издании, 1905) называла гетеросексуальность «неестественной страстью»[1675]. В оригинальном же издании этого романа (1904) можно найти еще более крепкие выражения — когда Сан-Джованни, возмущенная самой мыслью о том, что женщинам положено влюбляться в мужчин, заявляет: «Я с трудом могу вообразить подобное отклонение чувств. Даже садизм и изнасилование детей кажутся мне гораздо более нормальными»[1676]. Маннинг находит это высказывание «почти карикатурным в своем экстремизме»[1677]. Однако тактика семантической инверсии, заметная в обоих подходах Вивьен, хорошо согласуется с более радикальными и бунтарскими формами декадентского дискурса, преобладавшими в ту пору[1678]. Изображение Сатаны как однозначно положительной фигуры в «Мирской Книге Бытия» находилось в полном соответствии с этой декадентской контрдискурсивной стратегией — переворачивать все и вся вверх тормашками.