Инфернальный феминизм

Как мы видели раньше, Сатана был далеко не единственным мифологическим персонажем, кого прославляла Вивьен, и в ее личном «пантеоне» важную роль играли богини греко-римского мира — например, Венера и Исида. В количественном отношении, если рассматривать весь корпус ее сочинений, они занимают более заметное место, чем мотивы, почерпнутые из христианской демонологии. Однако, как отмечает Вирджини Сандерс, те стихотворения, где фигурируют последние мотивы, являются ключевыми для ее творчества текстами: именно в них прослеживается тема духовного бунта и оспаривается символический порядок[1662]. Пожалуй, сатанизм не был главным предметом интереса в ее произведениях, однако не следует забывать, что количественный метод часто плохо подходит для анализа такого типа. Например, иногда образы из разных сфер могут частично пересекаться — как в описании римской Благой Богини (Bona Dea), где у ног богини сворачивается змея, символизирующая, по преданию, вечную мудрость[1663]. Змеи — неоднократно встречающийся у Вивьен символ проницательности, и в других местах они появляются вместе с Сатаной, а еще они называются верными слугами Лилит[1664]. Похоже, змеи присутствовали и в реальной жизни самой Вивьен. Если верить истории, рассказанной в мемуарах художницы Ромейн Брукс, однажды во время званого ужина у Вивьен хозяйка дома вышла в сад и вернулась с животными, очень подходившими к ведьмовскому образу: это были лягушки и змея, обвившая запястье поэтессы[1665]. Чем-то этот эпизод из реальной жизни напоминает и описание дома Сан-Джованни — героини, воплощающей одну из сторон самой Вивьен в ее автобиографическом романе «Мне явилась женщина»: интерьер этого дома украшает не только «двусмысленнейшее ар-нуво», но и засушенная змеиная кожа[1666]. Марта Висинус мимоходом предположила, что, используя образ змеи как положительный символ, Вивьен хочет «отменить грех Евы»[1667]. Она не раскрывает свою идею, но здесь затрагивается действительно довольно важное понятие, я бы сказал, весьма типичное для Вивьен: демонизация женщин превращается в источник власти и самостоятельности, и одновременно нарушается привычное восприятие угнетательской антифеминистской христианской символики — из‐за привнесения мотивов, заимствованных из других религиозных контекстов (в случае змей — из римского язычества) для умаления важности христианского толкования. Конечно, в XIX веке вообще широко практиковалось смешение языческих и сатанических фигур — особенно Пана или Прометея с самим Сатаной, — так что порой трудно сказать, где заканчивается один персонаж и начинается другой.

«В нас дремлет темное дыхание Лилит»: образ «первой женщины» у Вивьен

Другим нехристианским источником, к которому обращалась Вивьен, был иудейский фольклор. Она одной из первых начала использовать образ Лилит как феминистскую знаковую фигуру, хотя ее текстам предшествовали некоторые другие, о которых шла речь в главе 1. Среди них была полунаучная книга Монкьюра Дэниела Конуэя «Демонология и предания о дьяволе» (1878) и поэма длиной в целую книгу Ады Лэнгуорти Колльер «Лилит: легенда о первой женщине» (1885). Конуэй называл Лилит первой феминисткой, «протомученицей женской независимости»[1668]. Колльер следовала его примеру, а еще изображала Сатану (в ее поэме он становится мужем Лилит) мятежником, сочувствующим феминистскому делу. Вполне возможно, Вивьен была знакома с этими текстами, поскольку у нее можно найти некоторые их отголоски — не в последнюю очередь в ее трактовке роли Сатаны в связи с Лилит. Особенно бросается в глаза, что, подобно Колльер, Вивьен не раз использует исламское имя Сатаны Эблис (или Иблис) — например, когда тот появляется рядом с Лилит в строфе ее стихотворения «Литания ненависти» (из «Венеры слепых»)[1669]. Это вполне может указывать на влияние американской поэтессы.