Инфернальный феминизм

Мы неоднократно обращали внимание на те примеры, из которых явствует, что источником вдохновения для Вивьен была «Мефистофела». В целом в ее отношении к мужчинам явно улавливается перекличка с внутренними монологами героини Мендеса, которая «глумилась над супружеством» и мстила за унижения первой брачной ночи, торжествуя над «мужьями и любовниками»[1695]. Такой женщине, как Вивьен, роман Мендеса предлагал особую тактику: превратить буквальную демонизацию лесбиянок в выражение протеста, чтобы пнуть гетеронормативную патриархальность прямо в промежность (если прибегнуть здесь к грубой метафоре). Сатанинский дискурс, который использует Вивьен, часто объясняют тем, что в юности она находилась под сильным влиянием Бодлера, но нам не менее важным источником вдохновения кажется Мендес[1696]. В романе «Мне явилась женщина» Сан-Джованни — одна из двух героинь, выступающих в роли альтер эго самой писательницы, — рассказывает о том, насколько важна для нее книга Мендеса:

Чтение «Мефистофелы» открыло мне неведомые сады и дорогу к незнакомым звездам. Я восхищалась этой книгой, несмотря на безвкусицу некоторых глав, где буржуазная мораль вступает в законный брак с расхожей мелодрамой. Тогда-то я и поняла, что боязливые губы могут без отвращения соединиться с другими губами — более знающими, но не менее робкими. Я поняла, что на земле цветут волшебные поцелуи — без сожалений и угрызений[1697].

Судя по некоторым явным параллелям, это было не единственное, что Вивьен узнала от Мендеса. В его романе женщинам вроде Вивьен предлагалось приобщиться к некой лесбийской субъективности, там были пламенные речи, восславлявшие дерзкое люциферианское лесбийство, — и это сочетание она со временем воспроизведет. Кроме того, трудно найти другие примеры того жесткого лесбийского мужененавистничества, которое исповедовала Вивьен, до «Мефистофелы», и потому логично предположить, что здесь на нее повлиял именно этот текст. А то, что она излагала подобные идеи в обрамлении сатанической символики, лишь делает это предположение еще более правдоподобным. Подсказкой в том же направлении служит и изображение Сатаны как женской силы. Еще один элемент, вероятно, «унаследованный» от Мендеса, можно обнаружить в стихотворении «Моему близкому демону» (из посмертно вышедшего сборника «Корабельный ветер», 1909), где поэтесса обращается к своему «близкому демону» с такими словами: «О Демон, по ночам терзающий меня! // …В душе моей царишь, прекрасен и суров!»[1698] Как тут не вспомнить о демонессе, которая жила внутри Софор в романе Мендеса? Конечно, здесь может еще скрываться (пожалуй, дополнительно) и аллюзия на античную литературу, где часто описывались такие — более или менее благожелательные — «даймоны» (как древние греки называли духов, общавшихся с человеком, хотя природа и назначение этих духов в разное время толковались по-разному). Затем мечтательно-грустная лирическая героиня просит своего демона унести ее прочь от жестокой людской толпы:

Людишки — жалкие уроды. Прочь скорее
От слов убогих, от трусливых дум!
Мы полетим под мощных крыльев шум —
Их смело развернешь под струями Борея!

 [1699]

В этих словах так и слышатся отзвуки элитистских рассуждений сатанистки Софор.