Инфернальный феминизм

Ничто не указывает на то, что Казати когда-либо хоть в малейшей степени заботили женские права вообще. Разумеется, ей самой было очень важно иметь возможность вести себя так, как заблагорассудится, не задумываясь о том, что именно считается приличным для женщин. Так же, как и, например, Рене Вивьен и Натали Барни, она принадлежала к немногочисленной привилегированной группе очень состоятельных женщин, чье несметное богатство позволяло им предаваться любым чудачествам и совершенно не опасаться патриархального диктата и вообще осуждения узколобых традиционалистов (правда, сама Казати обрела полную свободу лишь после развода). Кроме того, с Барни Казати роднил и изрядный снобизм: крайняя элитистка, она явно ощутила притяжение только зарождавшегося фашистского движения. Утверждали даже, будто именно Казати познакомила с фашистской идеологией Эзру Паунда[1851]. Просматривается и другая параллель с Барни: по-видимому, у Казати тоже имелся опыт лесбийских отношений, и недолгое время она носила украшения того типа, которые в ту пору сигнализировали о принадлежности к избранному лесбийскому кругу: золотые браслеты выше левого локтя и на правой лодыжке[1852]. В этом можно увидеть очередной пример ее демонстративного пренебрежения нормами общепринятой морали. Хотя, вероятно, она не считала себя феминисткой, да и феминистки из числа ее современниц, насколько нам известно, не воспринимали ее как образцовую независимую женщину (какой была, например, Бернар), все равно Казати оставалась очень заметной самостоятельной особой, которая эпизодически (и, возможно, далеко не случайно) надевала порой весьма откровенную сатанинскую маску. Она совершенно свободно распоряжалась своей жизнью, делала все, чего ей хотелось, невзирая на издержки (будь то ущерб для репутации или для банковского счета), играла в нарушение гендерных границ и недвусмысленно, различными способами, проводила параллель между собой и дьяволом. По-видимому, прославление инфернального начала было для нее неотъемлемой частью декларации собственной независимости. Поначалу Казати отчасти выстраивала собственный образ с оглядкой на Бернар, которую в детстве боготворила. Когда маркиза только начинала изумлять публику своими экстравагантными выходками, однажды на балу в Риме она показалась в наряде, изготовленном по мотивам сценического костюма византийской императрицы, в котором играла Бернар. А позднее Казати появилась на одном пиршестве в роли самой актрисы[1853] [1854]. Это заимствование чужой личины, а также использование готовых сатанинских мотивов в каком-то смысле напоминает явление, которое египтолог и историк культуры Ян Ассман назвал «жизнью в цитатах». Само это понятие он взял из лекции Томаса Манна 1936 года, а тот, в свой черед, заимствовал его у психоаналитика Эрнста Криса. Последний заявлял, что многие люди, становящиеся со временем предметом интереса биографов (он рассуждал в первую очередь о творческих персонах), обычно строят свою жизнь по определенным схемам. Он доказывал, что отнюдь не биографы задним числом пытаются уложить жизненный путь художника в определенное русло. Нет, это сами художники стараются прожить свою жизнь так, чтобы в ней проступал тот или иной «узор». Манн приводил в пример религиозных вожаков, даже Христа. Здесь религиозный миф служит для оправдания образа жизни (и даже определенного образа смерти) и наполняет его смыслом. По представлениям Ассмана и Манна, подобные «узоры», или закономерности, — часть коллективного сознания, иными словами, они глубоко укоренены в культуре. Они не являются чем-то биологически наследуемым, существующим вне истории, — как юнговское коллективное бессознательное. Однако знание об этих паттернах обычно находится в (индивидуальном) бессознательном, куда мало-помалу «просачивается» из окружающей культурной среды[1855]. Когда мы начинаем знакомиться с биографиями таких людей, как Казати и даже Бернар, становится совершенно ясно, что они вполне сознательно и намеренно проживали свои «жизни в цитатах», но при этом обращались за материалом к культурным стереотипам — например, связанным с образом Сатаны как покровителя опасно-независимых женщин, — и эти стереотипы использовались с той самой целью, о которой говорил Ассман. Мифическая роль — роль роковой женщины — служила удобной формой.