Инфернальный феминизм

Зато Маклейн оказалась близка другая грань рассматриваемого литературного мотива — та, что показывает потустороннего возлюбленного вестником перемен к лучшему. Иными словами, он или устраняет текущее нежелательное положение вещей, или приносит с собой какое-то новое, неожиданное удовольствие (которое, впрочем, часто изображается как сомнительное или недостижимое). Среди примеров, иллюстрирующих подобные ситуации, — уже знакомые нам по главе 4 «Любовь мертвой красавицы» Готье и «Мельмот Скиталец» Метьюрина. К этой же категории следует отнести цикл стихотворений о демоническом любовнике, опубликованный в 1805 году Шарлоттой Дакр, которая известна в первую очередь романом «Зофлойя». Адриана Крачун усматривает в одном из этих стихотворений «зашифрованное сообщение о женском сексуальном наслаждении и инициативе», поскольку героиня «сама призывает предмет своего влечения — демонического любовника», тем самым «опрокидывая привычный порядок, при котором первично мужское желание, а женщина служит лишь его безвольным объектом»[2035]. У Маклейн это не зашифровано, а выражено самым явным образом, и совершенно открытым текстом говорится о том, что она ждет от встречи с дьяволом перемен к лучшему. В одном весьма показательном пассаже она утверждает, что демонический любовник изменит ее:

Мы с Дьяволом будем любить друг друга пламенно и безупречно — долго-долго! Он будет из плоти и крови, но он не будет просто мужчиной. Это будет человек-дьявол, и его душа заключит мою душу в себя, и они станут одним целым, и так будет долго-долго! Любовь человека-дьявола войдет в мою бесплодную, бесплодную жизнь, растопит в ней все ледяное и твердое и оросит бесплодную пустыню[2036].

После слияния с Сатаной от прежней Мэри Маклейн ничего не останется: «Вместо нее возникнет сияющее, бодрое, радостное создание — преображенное, расцвеченное, увенчанное любовью Дьявола»[2037].

Пожалуй, если бы мы захотели отыскать одну самую влиятельную поэтическую строчку о демоническом любовнике, то нашли бы ее у Кольриджа, в «Кубла-Хане» (1816): «где женщина о демоне рыдала»[2038]. Именно ее Байрон сделал эпиграфом к своей мистерии «Небо и земля» (1821). Поскольку Маклейн сама признавалась в любви к Байрону, можно смело предположить, что именно эта строчка послужила для нее мощнейшим стимулом: ведь на протяжении всей своей книги она только и делает, что «рыдает» о своем любимом демоне. Возможно, повлияла на нее и сама пьеса «Небо и земля». Действие там разворачивается незадолго до и во время великого Потопа, который Бог насылает на землю, чтобы погубить почти весь людской род, а две человеческие дочери из племени Каина вступают в запретную связь с двумя Божьими ангелами (которые вскоре взбунтуются) — Самиасой и Азазиэлем[2039]. Как и Маклейн, эти женщины призывают своих сверхъестественных любовников явиться к ним, пуская в ход особые заклинания (иными словами, женщины сами проявляют любовную инициативу), а еще они с презрением отказываются от супружества со смертными мужчинами, говоря, что оно сулит им лишь невзгоды. Устами одной из женщин Байрон говорит, что Сатана — «Тот первый, что нас знанью научил», да и другие смертные у него выражают резкое недовольство жестоким Богом, который счел за благо потопить чуть ли не все человечество. Хотя архангел Рафаил и говорит Азазиэлю: «Мятежник! злы слова твои, как и дела», — истинными представителями зла в этой истории выглядят он сам и его господин. Дочерей Каина ждет на удивление счастливый конец: их любовники-ангелы (теперь уже мятежные) спасают их от погибели, которую наслал на землю Бог, и уносят с собой на «спокойную звезду»[2040]. Основная идея — что демоны-любовники могут умчать своих подруг от неприятностей (неминуемой гибели — в мистерии Байрона, и прозябания в затхлом патриархальном мирке американского захолустья — у Маклейн) — довольно громко звучит в «Истории Мэри Маклейн», и, с большой вероятностью, ее вдохновителем является Байрон.

В отличие от абсолютно добрых мятежных ангелов из «Неба и земли», Сатана у Маклейн предстает жестоким любовником — именно таким, о каком она и мечтает. На его вопрос: «Чего ты хочешь от меня, малышка Маклейн?» — она отвечает так: «Бей меня, жги меня, поглощай меня горячей любовью, тряси меня изо всех сил, обнимай меня крепко-крепко, сжимай меня в своих сильных, стальных объятьях, целуй меня дивными обжигающими поцелуями — страстно прижми свои губы к моим, и тогда наши души встретятся в мучительной для меня радости!»[2041] А еще она просит его: «Будь со мной груб и жесток»[2042]. Халверсон замечает, что это просто легкомысленный диалог — «пародийное изображение садомазохизма»[2043]. Но мы бы предположили, что не только: это еще и отказ следовать «хорошим манерам» и делать вид, будто женщинам совершенно чужды буйные любовные страсти. Как таковой, этот отказ — часть общего замысла Маклейн, задумавшей растоптать правила, которые диктуют женщине, как себя вести и чего желать.