Инфернальный феминизм

О более серьезном происшествии, причиной которого предположительно стало влияние книги, в том же месяце рассказали в Tribune Review под заголовком «Начало жатвы: “История Мэри Маклейн” довела до самоубийства девушку из Каламазу, штат Мичиган». В этом весьма мелодраматическом материале рассказывалось о том, как одна девушка, «впав в болезненное безумие от чтения книжки Мэри Маклейн в обнаженном виде», принялась удовлетворять «физический аппетит, поедая горы конфет и пирожных, а потом покончила со своими пустыми фантазиями и томлениями, вызванными чтением дневника монтанской невротички, приняв мышьяк». Чтобы окончательно убедить читателей в тлетворном влиянии Маклейн, автор статьи утверждал, что, «когда несчастную обнаружили в мучительных корчах от отравления мышьяком, в ее руке все еще была зажата упомянутая книга»[2106]. Сообщалось и еще об одном самоубийстве, будто бы совершенном под воздействием опасного текста Маклейн[2107]. В жутком газетном рассказе о юной читательнице Маклейн, поедавшей в чем мать родила конфеты, а затем принявшей мышьяк, отразились представления той эпохи о тесной связи между едой, чувственностью, телесностью (наготой) и опасным сатаническим бунтом с потенциально роковыми последствиями. Как отмечает Кэтрин Халверсон, Маклейн хотела, чтобы «читатели признавали материальность ее тела», которое вовсе не является «какой-то отвлеченной, идеальной сущностью»[2108]. Тревога, которую это вызывало, явно отразилась в упомянутой выше статье, где отрицание телесности пересекается с рассуждениями о посте и голодании как почти что замене религиозного аскетизма, — так что на этом фоне самоубийство выглядит чуть ли не трагическим сатанинским вызовом подобным идеалам.

Вскоре бьюттская пресса уже заговорила о «маклейнизме» как о серьезной угрозе для тел и душ девушек-подростков[2109]. Священники читали проповеди, призванные ослабить ее пагубное влияние[2110]. Публичная библиотека ее родного города, желая дистанцироваться от мнимой нравственной испорченности самой знаменитой горожанки и защитить от нее юные души, перестала выдавать на руки злополучную книгу. Однако негодование моралистов выплеснулось далеко за пределы Монтаны. Как явствует из множества обзоров и статей, тревогу из‐за ее дурного влияния били почти по всей стране, а впоследствии некоторые люди уверяли, что ее книга действительно оказала сильное воздействие на целое поколение американок. В 1929 году, когда Маклейн скончалась, в газете Chicagoan написали о ней как о фигуре, которая «важна для всех, кто изучает современные нравы» и с которой «началась (или началась было) революция в области манер и переоценка ценностей в кодексе женского поведения». А чтобы добавить капельку дьявольской таинственности, автор статьи задавал вопрос: «Что же за мистические или внутренние голоса разговаривали с Мэри, понуждая ее выйти в мир?»[2111] Можно считать это шутливой отсылкой к ее фигуральным утверждениям о том, что вдохновением для нее служит телепатическое общение с дьяволом.

Если вспомнить, чтó сказала репортерам девушка из общества Маклейн, похитившая лошадь, — что она не желает быть «простой продавщицей», а хочет прославиться, чтобы ее знали, ею восхищались, и что она должна «стать честью своего клуба», — то становится очевидным, что «маклейнизм» изменил жизнь некоторых девушек, заставив их отвергнуть то унылое будущее, что прочили им традиции[2112]. Создается впечатление, что «История Мэри Маклейн» оказала длительное воздействие на некоторых видных интеллектуалок той эпохи: например, Элис Б. Токлас (1877–1967) сравнивала себя с Маклейн спустя пятьдесят три года после выхода книги[2113].

«Чиркнуть спичкой по-мальчишески»: Маклейн как (инфернальная) феминистка

Каролин Мэттерн в своем феминистском анализе (1977) творчества Маклейн утверждает, что если взглянуть на исторический контекст, в котором работала Маклейн, то станет ясно, что ее идеи «относятся по большей части к основному течению тогдашней феминистской мысли»[2114]. В последнем абзаце своей статьи она пишет: «Мэри остро переживала те же чувства, которые ощущали и многие другие женщины в ту важную эпоху общественных и культурных перемен. Ее талант состоял в умении облечь эти чувства в литературную форму»[2115]. Можно еще добавить, что она выражала эти чувства при помощи довольно яркой сатанинской символики, которая завораживала читателей.