Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Несерьёзные с виду машинки выходят в промежутки между танками, наводят на цель кургузые стволы своих гаубиц. Залп – и склад рушится в клубах дыма, складывается внутрь крыша, разлетаются по сторонам куски черепицы. От здания остаётся дальняя стена, уродливо возвышающаяся над грудой перемешанных камней и брёвен. Радостно орут греки, потрясают винтовками – им нравится такая война.

— Молодчик, Козёл, с меня выпивка! — нарушает правила радиообмена Котовский.

Танки на всякий случай обнюхивают пространство тонкими стволами пушек и идут дальше, практически не встречая сопротивления.

— Сам козёл! — обижается им вслед командир батареи.

Лучший способ согреться — хорошо поработать. Какая работа греет сильнее, чем рытьё земли? Только работа банщика. Кто копал горный грунт пополам со щебнем, когда всё время приходится выковыривать лопатой каменные обломки, знает. А вырыть втроём окоп для танка? За ночь? Ничего, справились. Экипажи сбили ладони рукоятями лопат и киркомотыг, но укрыли машины по самую башню.

Технику третьего взвода утащили в тыл, восстанавливать ходовую, но оставшиеся двенадцать танков на три километра фронта — очень неплохая цифра. Греки под вечер пригнали конные упряжки, вывезли трофейную артиллерию. Пехота окопалась перед позициями танкистов, чуть ниже по склону, но землю рыли без фанатизма, окопчики получились неглубокие, а траншеи между ними и вовсе курице по колено. Не собираются оборону держать, рвутся в наступление. Как раз с этой стороны атаки не будет, город будут брать ударами с севера и с юга.

Клитин очередной раз проходит вдоль позиций роты, заставляет два экипажа исправить форму брустверов, проверяет несение службы часовыми. Порядок требует постоянного контроля со стороны командира, не уследишь, и грязный подворотничок обернётся необслуженным танком, потерей боеспособности. На выдавленное в спину, шёпотом и сквозь зубы: «Каганович, …!»[4] можно не обращать внимания, это эмоции, они для службы значения не имеют. Сочтёт командир нужным — и вправду метро рыть станут. Лейтенант Клитин спуску не даст ни себе, ни подчинённым.

Утром, перед завтраком, танкистов посетили греческие офицеры, но разговора не получилось — никто из визитёров не знал русского языка, а мучиться, листать разговорник лейтенант не счёл нужным. Пообщались жестами, Клитин схему обороны показал. Покивали друг другу и разошлись. О чём говорить советскому командиру с отродьем помещиков и капиталистов? У них на погонах следы от корон ещё не выцвели.

Когда вокруг притаившейся Корчи взлетели в небо сигнальные ракеты, Клитин вдруг ощутил досаду от того, что ему не нужно бросать вперёд свои танки. Кажется, в ноздрях до сих пор стоит мерзкий запах горелой человечины, обгоревшие обломки Т-26 стоят рядом, но до ломоты в ладонях захотелось сжать рукояти наводки, поймать в прицел врага, толчком педали послать в него снаряд или всадить пулемётную очередь. Не важно, что в ответ может прилететь отлитая в сталь стремительная смерть, важнее видеть, как падают в грязь тела убитых тобой противников.

Лейтенант опускает бинокль на крышу башни, машинально вытирает ладони о комбинезон и без особой необходимости выходит в эфир:

— Я третий-раз, внимательно смотреть!

Невидимый с позиций третьей роты бой разгорается, к трескотне винтовочного огня добавились пулемётные очереди. В ответ ударила артиллерия, и вскоре отдельные выстрелы и разрывы сливаются в сплошном рёве канонады. Клитину хочется послушать переговоры ведущих бой танков, но на такое нарушение он пойти не может, ждёт доклада подчинённых или вызов командира батальона, не меняет настройки радиостанции. Лейтенанту остаётся до рези в глазах вглядываться в лежащее перед ним пространство, переводить бинокль с дома на дом, с кустов на группы деревьев.

Бой смещается к центру Корчи, парни сейчас протискиваются по узким улочкам, ломают дома, прокладывают путь пехоте. Клитин должен ждать — самое невыносимое из состояний. И тут, наконец, оживает радиостанция:

— Ориентир четыре, двести метров вправо, ближе сто, наблюдаю скопление пехоты!

Вот, начинается! Лейтенант ловит в поле зрения бинокля черепичную крышу крестьянского дома, берёт чуть правее и ближе. Среди метёлок высокой рыжей травы перебегают согнувшиеся фигурки с оружием в руках. Ротный укладывает бинокль в чехол, опускается на своё место – только защёлка люка клацнула.

— Я третий-раз, приготовиться к отражению атаки! Моторы не заводить, без команды огня не открывать!

И заряжающему:

— Осколочный!

Влажно чавкает затвор пушки, принимает в вычищенное до блеска нутро орудия первый на сегодня снаряд.