Иногда корабли

Мне бы имя твое шептать, но под ребрами боль шипит.
Как-то некогда больше спать, если некуда дольше пить.
А у нас за окном всё снег, всё танцует, сбивает с ног.
И не надо читать Сенек, чтоб представить тебя, сынок.
Мне подруги не верят: «как?», пишут «твой? быть не может, твой?».
Он лежит у меня в руках, как чукотское божество.
Для больших и чужих – Артем. По-домашнему будет Тим.
А по отчеству? Подрастем и решим. Пока не хотим.
Тень ресниц на его щеках. Он прижался к моей груди.
Он лежит у меня в руках, через год он начнет ходить.
А по отчеству – чушь, не суть. Он успеет еще решить.
Я сперва за него трясусь, а потом отпускаю жить.
Десять лет на чаше весов. Дождь струится по волосам.
Мой сынок чересчур высок, и не может ударить сам.
Не стыдись того, что ревел, не ревет неживая тварь.
А ударят тебя – не верь, невелик и беззуб январь.
И сначала он ходит в лес, а потом уезжает в Лос-,
Я вдыхаю: «Куда ты влез?» и звоню ему «удалось?»
И когда-то в пустой висок мне ударит ночной звонок.
Мой сынок чересчур высок. И безвыходно одинок.
Видишь, Тим мой, какая темь, слышишь, Тим мой, часы спешат,
Тим, когда убегает тень, я не знаю, чем утешать.
Слышишь, Тим, тишину терпя, выжигаю сердечный гной.
Как же здорово, что тебя не случилось пока со мной.
Паутину плетет тоска, одиночеством бьет кровать.
Видишь, я и себя пока не умею не убивать.
А потом паруса зимы превратятся в горы былья.
На пшеничное слово «мы» я сменю неживое «я».
Но пока у меня январь, ветер ржавую рвет листву.
Я прошу тебя, не бывай. Будь же счастлив – не существуй.

«Устал. Устала. Я не здесь, я за…»