Иногда корабли

Заставлять себя вспоминать каждый жест и слово
Это даже страшней, чем себя вспоминать былого,
Потому что даже плачущий неглиже ты —
Это все равно сочетание слов и жестов.
Это шаг от себя к себе, но к тому, иному,
Не простившему, не свершившему, то есть снова
Проживающему, прожевывая, скривившись,
То, что все мы прошли, но – все – из чего не вышли.

Возвращаясь к тому, зачем, я пишу (зачем, ну?)

Мы встречались в метро горячей порой вечерней,
Чтобы встречать Новый год в компании в Подмосковье,
Чтоб потом поутру болезнью страдать морскою.
(Новый год – это тоже, кстати, – тогда случайный —
Получается жест безвыходный изначально,
Это то, что всегда годится для мемуара,
А для жизни – смотрю я из опыта – слишком мало).

Было сыро и сухо – представьте, одновременно,

Пах гвоздикой и имбирем тот стаканчик мерный,
Где мешали пропорции специй смешные те мы,
Чтоб столкнуться потом рукавами над закоптелым
Трехлитровым чаном. Чтоб взглядом столкнуться, чтобы
Нам мешало расстаться это живое что-то,
Что потом – я, уже в конец залезая, знаю,
Стало, расставаясь, теми слезами, нами,

То есть мной. А с тобой я пока не хочу считаться,

Что считаться с тем, кто сам захотел расстаться,
Нет, не то чтобы захотел, но, поверь, на сей день
Понимается так, и вот даже почти не сердит.
Что добавить еще? На стенке тень каравеллы,
На промокших страницах «Снежная королева»,
И, наверно, вмешались вражеские агенты,
Но листки тогда загорелись на строчках Герды.

Будто всё карнавал, пожар, мистерия масок,

Этот дымный сладкий глинтвейн, бутерброды с маслом,
И – пожалуйста, Джонни, монтаж – на Бульварном осень,
Отцветают каштаны. В Лосинке плодятся лоси.
Ты меняешь квартиру, даешь мне ключи и чаю.
На брелок их цепляю вместе с теми ключами,
Где хранятся мои. И смеюсь высоко и сипло.
(И опять некрасиво для жизни, для нас – красиво).

Я не смею продолжить, в себе убивая гордо,

Славных три этих года, мои и твои три года,
Мы не слишком известны и почту нашу не вскроют
Археологи в жажде прежних найти героев,
Но, меня откопав когда-то перед вечерей,
Кто-то встретит в безумной ухмылке застывший череп.
И записку: «Купи с утра помидоры-черри

Апельсиновый сок. Я люблю тебя». И зачем мне

Вспоминать то, что было. И глупо и некрасиво.
Если бы я Бога когда-то о чем просила,
То просила бы (он же, правда, хороший парень),
Переделать мне взгляд, а потом перестроить память,
Где никто не приезжал на пятьсот-веселом,
Не срывал струну, не читал по утрам Басё мне,
Где ни разу рубля не просил предрассветный бомжик,
Где и мы ни разу не встретились, Боже, Боже,

Что и вспомнить кроме тех странных и ярких вспышек,

не похожих на то, что людям встречалось свыше,
Не похожих на то, что читано в недрах книжек,
Бог ведет меня выше по возрасту, в целом – ниже.
Говорю себе о другом, что, пожалуй, ране
Не казалось ни глупым счастьем, ни солью в ране,
Просто чем-то таким, что помимо Адама с Евой
Нам читало в ночи эту Снежную Королеву,

Вот, смотри, три вокзала, Москва, пожилой карманник

Я Дубровский, пожалуйста, холоднокровней, Маня,
Только я не Маня, а ты не Дубровский вовсе,
Джонни, сделай монтаж, на Бульварном случилась осень,
Я иду, я имен наших общих последний донор,
За плевком кофейным опять захожу в Макдональдс
И глотаю за полтинник горячий привкус
Золотого времени, шеи, руки, загривка

С парфюмерной нотой последнего расставанья.

Я верну ключи, растянусь на чужом диване,
Если я умру – а ведь это случится точно
Попрошу у Бога вспомнить нас всех до точки,
До последнего слова и жеста, чтоб было стыдно,
Было жарко и было сладко в большой пустыне,
На Хароньем пароме, верблюжьей спине, остатке,
Где мы встретимся – невлюбленные перестарки.

Я не знаю, как рассказать о тебе, но спросят.

На Бульварном каштановой дымкой ложится осень.
На троллейбусных проводах синеву качает,
Пахнет дымным глинтвейном в большом трехлитровом чане.
Снип-снап-снурре в конце концов. Пурре и базелюрре.
Перед Новым годом звезд первозданный люрекс,
Млечный путь серебристый на Чистых Прудах монеткой.
Это слишком красиво для жизни, но нам вполне так.

Нам – вполне, но ведь я, в конец залезая, знаю,

Ничего не случится прекрасного после с нами,
То есть Бог (он же правда, послушай, хороший парень),
Потерял нас, когда мы вместе с тобою спали,
Я на койке, ты на полу, ладонь на ладони,
Вот залаял пес, проснувшийся в том же доме,
Вот соседи вернулись заполночь. Вот сказала
Голубая ночь молитву о Трех Вокзалах,

О рассветном бомже, монтаже, неглиже, о числах.

И о том, что будет уже, еще не случившись.