Иностранная литература: тайны и демоны

В основе мопассановского мировоззрения лежит катастрофа 1870–1871 годов – поражение Франции во Франко-прусской войне. Мы склонны обычно недооценивать масштаб этой катастрофы: подумаешь, проиграли бошам; зато была Парижская коммуна, потом построили церковь Сакре-Кёр (Святого Сердца, то есть Сердца Христова) во искупление своих грехов; зато Франция конца XIX – начала XX века – это родина потрясающего культурного взрыва, родина декаданса, родина импрессионизма и так далее. Очень немногие догадываются о непреодолимом характере этой катастрофы. Недаром роман Эмиля Золя о 1871 годе называется «Разгром», а самый эсхатологический поэт Франции, поэт, который острее всего почувствовал этот конец мира, Артюр Рембо, после 1873 года замолчал. И молчание Рембо гораздо красноречивее, чем мог бы он написать. Гораздо красноречивее, чем все, что написали Верлен, Малларме, Тристан Корбьер и другие.

Для Мопассана, ушедшего на Франко-прусскую войну добровольцем (он участвовал даже в боях), это было концом французской истории. И все, что написал Мопассан в очень короткий период своего творчества, – за десять лет он выпустил тридцать книг и сжег себя этой безумной работой, – это хроника упадка и распада, это хроника конца человечества.

Согласно библейскому учению, концу света предшествует второе пришествие Христа. В ожидании его и заключается причина безумия многих интеллектуалов. «Распятый» – подписывал последние свои письма Ницше и обрел адекватный отклик только в другом безумце: ему всерьез отвечал Август Стриндберг, тоже сумасшедший. Вот удивительное понимание безумцев, которые уважают безумие друг друга. Третий завет, или второе пришествие Христа, и есть главная тема литературы конца XIX века, то, о чем всю жизнь пытался написать Мопассан.

К началу XX века только очень оптимистичные либо очень душевно глухие люди полагали, что наступает век социального прогресса, наступает век техники и новых социальных форм жизни. Так полагали многие мыслители России, потому что нация русских достаточно молодая и для нее думать о смерти противоестественно. А вот старая Европа думает именно о том, что подступают испытания библейского характера и библейского масштаба. Человечество не может больше справляться с демонами, которых разбудило. Человечество не в состоянии больше управлять собой.

Эсхатологическая тема, тема конца человека как проекта, громче всех звучит в Англии. Конечно, это Герберт Уэллс, масштаб дарования которого сегодня недооценен. Уэллс прочно ушел в детскую литературу, хотя «Машина времени» (1895) – роман о том, что человечество непоправимо разделилось на элиту и массу – на элоев и морлоков и взаимоотношения между ними практически невозможны. Фактически буквальной экранизацией этого стал впоследствии «Метрополис» Фрица Ланга (1927), где в подземельях живут рабочие, а наверху – элита, которая стремительно вырождается. Да и Гриффин, герой уэллсовского «Человека-невидимки» (1897), тоже такой фашист-романтик. Невидимость – не более чем метафора, не более чем сюжетный ход. Гриффин знаменует собою вырождение человечества. Гриффин с его бесконечным презрением к человеку реализовался в XX веке в качестве фюрера, в качестве водителя масс. И хотя у Оскара Уайльда, самого французского из английских писателей, эсхатологическая тема не звучит, но христологическая тема, тема христианская звучит совершенно явственно. Он и самого себя рассматривает как состоявшегося Христа, как жертву. Даже литературу свою Уайльд ценил гораздо меньше, чем свою человеческую жертву. Не случайно, как мы помним, когда друзья уговаривали его уехать во Францию, он не уехал и был осужден. Вот это абсолютно христологическое поведение.

Вторым пришествием пронизаны в это время все эсхатологические ожидания. Отсюда безумие Врубеля, который воображал себя то Дионисом, то Христом. Отсюда безумие Адриана Леверкюна, как оно описано Томасом Манном в романе «Доктор Фаустус», отсюда безумие Ницше. Это не сифилис – это мучительное перенапряжение человека, угадавшего конец времен. Поэтому не мудрено, что в 1890 году Мопассан приступает к написанию своего главного романа «Анжелюс», герой которого – заново пришедший и неузнанный Христос. Многое в этом романе – страшная, кровавая пародия в духе Мопассана: Андре тоже родится в яслях, родится в морозную ночь, под Рождество. Он родится калекой, это тоже принципиально. Он родился при звуках Анжелюса[71] утреннего и умирает при звуках Анжелюса вечернего. Он пришел в мир как искупитель, но пришел в рушащийся мир французской империи, в трагически страшное время национального вырождения, наступившего после Наполеона, в эру массового безумия.