Иностранная литература: тайны и демоны

Под занавес хотелось бы мне сказать о поэтике неоконченного романа. Это моя больная и любимая тема, потому что мне кажется, что великая книга и не должна быть закончена. Великая книга должна быть как мандельштамовская «Египетская марка» – заметки на полях недописанного романа. Мы говорили об этом много раз, у нас был цикл лекций о романах незаконченных. Так вот, незаконченность, в некоторой степени ненаписанность романа Мопассана очень неслучайна. Мопассан не стал заканчивать «Анжелюс» вовсе не потому, что не мог больше писать. Писать он мог, голова его работала. Первые эскизы из сохранившегося романа выдают эволюцию в плюс, а не в минус, не деградацию, а колоссальный прогресс. Когда он не писал, его одолевали страшного вида всякие фантазии, такая помесь невежества с ипохондрией. В письмах его к врачу постоянно звучит рефрен: моя башка мелет вздор, прощайте, вы не увидите меня больше. Но что бы он ни говорил своему верному Тассару, что бы ни слышали от него его друзья, Мопассан, когда брался за перо, был здоров. Почерк, которым написан последний отрывок «Анжелюса», – это почерк здорового, почти уверенного в себе Мопассана. И рисунки на полях этой рукописи тоже не изобличают ничего ужасного. Это человек, полностью владеющий своими силами. Он не заканчивает роман в силу тайного страха, тайного ужаса: ему кажется, если эта книга будет написана, то гибель мира станет неотвратима. Поэтому, написав пятьдесят страниц из задуманных ста пятидесяти, он прекращает работать. Хотя Франсуа Тассар говорит, что Мопассан упорно писал «Анжелюса», но он писал и сжигал, писал и рвал. Он уничтожал роман в тайной надежде, что пророчество не осуществится. Вот, пожалуй, самый редкий случай неоконченного романа: автор придает ненаписанной книге такое значение, что уравнивает ее завершение с концом мира. Вспомним роман Маркеса «Сто лет одиночества»: когда Аурелиано Вавилонья заканчивает расшифровывать пергаменты Мелькиадеса, город Макондо стирается с лица Земли. Именно поэтому «Анжелюс» остался не только незаконченным, но и ненаписанным. Однако, как мы знаем, это никого не спасло.

Очень может быть, что второе пришествие свершилось. Очень может быть, что мы его не заметили. Вот почему большинство великих мыслителей конца XIX века, таких как Уайльд, таких как Мопассан, таких как Ницше, приписывая себе христологические черты, думают, что они-то и есть новая реинкарнация бога, бога неузнанного и опять распятого. Мы живем с ощущением, что второе пришествие еще впереди. Но самое страшное, если оно уже позади и мир, в котором мы сегодня живем, и есть тот самый конец света, в посмертном существовании которого ничего интересного произойти не может.

Наши времена дали нам три концепции того, что может произойти во время второго пришествия: концепция Филипа Пулмана, которая говорит, что Христос не принес ничего, кроме зла[74]; концепция Герберта Уэллса, что на смену Homo sapiens придет Homo Тьюлер, расчетливый и сухой человек, делец[75]; и концепция британской комик-группы «Монти Пайтон», что Христос-то, может, и пришел, но мы его перепутали с простым еврейским мальчиком Брайаном Коэном[76].

Что все-таки будет, что реально, на мой взгляд?

На мой взгляд, реально пророчество, которое дает Ларс фон Триер в своем фильме «Нимфоманка» (2013), говоря, что мораль перестанет существовать, а будут существовать числа Фибоначчи. То есть новые люди будут руководствоваться даже не логикой, а таким своего рода новым язычеством, поклонением цифре. Эта же идея воплощена в романе «Числа» Виктора Пелевина[77]. И боюсь, что два главных циника нашего века, Пелевин и фон Триер, дали самый надежный прогноз.

Ярослав Гашек

Швейк: последний герой Австро-Венгрии

Должен сразу сказать, что я этот роман не люблю, во-первых, и добавить, что он плохой, во-вторых. То есть не люблю заслуженно. Дело в том, что модернистский роман – а «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны», безусловно, модернистский роман, – пишется совершенно не для того, чтобы его читали.