Иностранная литература: тайны и демоны

Конечно, в основе своей «Швейк» – роман антивоенный. Но если вдуматься, то все, что происходит в нем, лишь метафора жизни как таковой. Умирающая империя, в которой, как в любой умирающей империи, постоянно идут разговоры о величии, о внешнем враге, полный непрофессионализм на всех уровнях, включая писательский, с его чудовищным многословием и затянутостью. Петр Воротынцев в своей книге «Чешский смех» совершенно точно сформулировал – об этом писал и переводчик романа Петр Григорьевич Богатырев, – что роман о Швейке не имеет фабулы, это произведение, в котором действует язык, а сюжет – лишь огромный, чудовищно растянутый фельетон. Считается большим достоинством Гашека, что он никогда не имел черновиков. Признаться, для того чтобы написать такую ерунду, черновик не нужен в принципе, раз есть установка на одноразовость текста. Гашек никогда не перечитывал написанное, не корректировал даже тогда, когда диктовал своему секретарю Штепанеку. При этом сам-то Гашек – человек остроумный, это легко заметить по его опубликованным фельетонам, по замечательным рассказам, по некоторым остротам в безразмерном теле Швейка. Но по большому счету это примерно то же, что и задница, которая очень велика, но совершенно лишена интеллекта.

Сама фельетонность этого романа делает его незаконченность иллюзорной. Заканчивать «Швейка» было не нужно. Роман предполагался в шести частях, написано четыре, причем четвертая не закончена. Чешский журналист, друг Гашека Карел Ванек дописал эти две части («Приключения бравого солдата Швейка в русском плену»), и считается, что хуже, а по-моему – лучше. Текст стал несколько остроумнее, правда, количество дерьма еще увеличилось, возьмем хоть эпизод, где Швейк и его товарищи по плену работают у бородатого русского мужика Трофима Ивановича на расчистке его бесконечного хлева, обихаживают огромных свиней. Количество русской грязи, которое дополняет собой количество австро-венгерского дерьма, делает роман окончательно антивоенным. В финале роман венчается возвращением Швейка в пивную в шесть часов вечера после войны. Фраза эта перекочевала в пафосный советский фильм по сценарию Виктора Гусева, но отсылает нас к швейковской мечте. Ведь всякий солдат мечтает именно о том, что он в шесть часов вечера после войны придет в любимую пивную и сочтет все происшедшее яко не бывшим. Бывшим якобы не с ним.

Примерно так же заканчивается и другой невыносимо скучный, невыносимо культовый и невыносимо монотонный роман-эпопея, когда Сэм говорит: «Вот я и дома», – а именно «Властелин Колец», который являет собой не что иное, как бесконечно пафосного «Швейка». Такая же бессмысленная война, и, если бы в этой войне орки еще постоянно теряли бы штаб, а эльфы постоянно напивались, получился бы законченный «Швейк», потому что любая война с неотвратимостью порождает такого героя.

Говоря о модернистском романе, надо иметь в виду три вещи, которые отличают его от романа традиционного.

Первое отличие – это роман не рассказывающий, а показывающий. Он не описывает, он вводит читателя в то состояние, в котором он написан, которое он каким-то образом артикулирует. Известен ответ Толкиена Клайву Льюису, когда автор «Хроник Нарнии» спросил, почему Фродо и Сэм так долго взбираются на Огненную гору: а чтобы читатель почувствовал, как трудно маленькому человеку, неся на себе Кольцо Всевластия, восходить к источнику всякого зла, надо вымотать читателя.

Прием этот придумал не Гашек и, конечно, не Толкиен. Прием этот придумал Иван Александрович Гончаров, который впервые этот прием и реализовал. В его романе герой первые почти двести страниц лежит на диване, не двигаясь с места, и точно так же не двигается с места фабула. Беспрерывные кольцевые повторы, описания того, как к Обломову заходят ненужные люди, пустые, вялые разговоры – и сквозняком продувает читателя мысль о прокрастинации, о том, что надо бы закрыть, а в идеале захлопнуть и швырнуть эту книгу в стену и начать жить нормальной жизнью, – но гипнотизирующие повторения продолжают вводить его в состояние Обломова. Собственно, ответом на вопрос Добролюбова «Что такое “обломовщина”?» является весь роман. Социальные условия здесь совершенно ни при чем.

Ровно таким же способом Томас Манн описывает состояние, которое среди туберкулезников испытывает совершенно поначалу здоровый Ганс Касторп. Холод снегов, жар солнца Томас Манн чередует в правильной пропорции, лихорадочно убыстряет речь персонажей, которые говорят о всякой ерунде, находясь на грани смерти, – все это вместе создает у читателя почти физическое ощущение лихорадки. И чтение «Волшебной горы» – не самое приятное занятие. Точно так же, как и чтение современной пародии на «Волшебную гору» – замечательного романа Тома Корагессана Бойла «Дорога на Вэлвилл», в котором изображены те же самые вещи, только вместо туберкулезного санатория взят желудочно-кишечный. Не случайно лучшая рецензия, написанная на этот роман, рецензия Андрея Шемякина, называется «Волшебная дыра», что сближает текст уже скорее со «Швейком».