Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Потом Ренэ стал говорить со своей пятилетней дочкой по-капральски, и девочку это страшно смешило.

Ренэ разливал вино, пил, пел, веселился и был великолепен. Я видел жизнерадостного, довольного своей судьбой человека и радовался за него.

3

На следующий день я зашел за Ренэ во Дворец правосудия.

С каким благоговением взбегал я двадцать пять лет назад по широким ступеням этой знаменитой лестницы, чтобы слушать прославленных судебных ораторов, набираться опыта у судей, заглядывать в наболевшие и трепещущие сердца людей, приходивших сюда за справедливостью и не понимавших, почему их так часто постигает разочарование.

Дворец стоит на главной улице Латинского квартала, на знаменитом бульваре Сен-Мишель, более широко известном под прозванием «Буль-Миш».

Вместе с Ренэ мы пошли бродить по бульвару и по кварталу. Нас обоих влекло туда, где некогда проходила наша молодость.

Все оказалось на месте.

Мы заглянули в здание нашего факультета, в библиотеку св. Женевьевы, — все по-старому. В доме, где мы жили в студенческие годы, комнаты по-прежнему сдавались студентам, внизу по-прежнему была прачечная, на углу по-прежнему лавка старьевщика. На каждом повороте мы вспоминали: «Тут, за углом, была парикмахерская, а за ней булочная». Или: «Сейчас должна быть мясная, а потом аптека». И т. д.

И все так и было.

Мы просидели несколько часов на террасе кафе «Пантеон», завсегдатаями которого состояли еще в студенческие годы. Потом настало время обедать, и мы пошли — опять-таки как когда-то — в ресторан «Голубая звезда», где столовались в студенческие годы. В «Звезде» было полно студентов. Мы сели на свои старые места — у окна, справа от входа. На нас были серые фетровые шляпы марки «Борсалино», и никто не догадывался, что это шапки-невидимки, под которыми скрываются два пожилых человека, разыскивающих свою молодость.

Мы ее не нашли.

Молодость была, но не наша. Мы говорили о том, что смерть — это, в конце концов, не больше чем отсутствие.

Весьма возможно, что это именно так.

Потом я сказал Ренэ, что все-таки удивительно: ничего не переменилось в Парижё!

Он ответил мне, что не переменились только камни. В жизни города произошли перемены, и очень значительные.

Он сказал это с оттенком грусти.

Мы решили совершить еще одно паломничество: на Могилу Неизвестного Солдата.

Ренэ согласился не сразу.

— Не люблю я туда ходить! — буркнул он. — Однажды мы собрались там, остатки Легиона. У меня душу вывернуло. Противно было видеть самого себя повторенным несколько десятков раз. Целая орава старых дураков. В 1914 году мы поверили всем бредням. Потом оказалось, что нас обманули, как деревенских простаков. Чему тут радоваться?

Он говорил полушутя, но я почувствовал горечь .в его словах.

Все-таки мы поехали. Не могли не поехать.

На площади Этуаль мы обнажили головы и прошли под Триумфальную арку.

Прикрытая венками, цветами и лентами, лежит под аркой громадная плита.

На ней высечено:

«Здесь покоится Неизвестный Солдат, умерший за Францию».

Синий пламень поднимается над изголовьем Могилы. Торжественная тишина окружает ее.

Меня охватила смутная тревога.

Кто лежит здесь? Кто этот Неизвестный?

В 1920 году под Верденом, на месте боев, выкопали из едва притихшей, измученной земли трупы восьми безымянных солдат, наспех засыпанных в суматохе битвы. Трупы уложили в гробы и перенесли в цитадель — в то, что от нее осталось. Здесь, в торжественной обстановке, отобрали по жребию один гроб и увезли в Париж, под Триумфальную арку.

Он лежит в самом шумном месте великого города, но для него здесь созданы покой и тишина. Слава незримо реет над ним. Победа высоко подняла над ним свое знамя. Франция обнажает перед ним голову.

Кто он?

Внезапно я заметил, что на проезде Великой армии, на тротуаре, начинает скапливаться народ, в большинстве люди пожилые. Были здесь и пожилые женщины, пришло и несколько молодых. Все приветствовали друг друга, как знакомые.

Потом они построились по-военному. Конечно, настоящей выправки не было, но все же они сразу перестали быть толпой, гурьбой.

Их было -человек пятьдесят. Пожилой господин, стоявший впереди, обернулся, окинул всех молчаливым, но строгим взглядом и зашагал к Могиле. Все пошли за ним. Полицейский-регулировщик поднял свою белую дубинку, автомашины застыли на месте, люди смогли пройти.

Когда они пересекали проезжую часть улицы и были уже недалеко от Могилы, им навстречу вышли из сторожевой будки два сержанта-инвалида. Один бил в барабан, другой подал старшему из пришедших шпагу. Острием тот повернул конфорку, вделанную в изголовье

593

20 В. Финк

Могилы. В конфорке тускло горел газовый огонь. После толчка шпагой он вспыхнул с новой силой.

Я наблюдал за людьми издали. Они стояли молчаливые и грустные. Ренэ объяснил мне, что это ветераны, что каждый день, по расписанию, сюда приходят группы ветеранов — остатки дивизий или полков. Вместе с ними матери их убитых товарищей, вдовы, дети...

Тяжело было смотреть на этих людей, в особенности на старух в черном: это были матери. Кто бы ни лежал под аркой, но кому-то он был сыном, и по нем плачут вс& матери Франции.