Инсбрукская волчица

Гм… Интересно. Хотел бы я знать, по чьему доносу явился сюда этот инспектор. Поначалу я было подумал, что письма в округ шлют родители пострадавших детей, что в общем-то понятно и вполне извинительно. Разумеется, им хочется, чтобы преступница побыстрее понесла наказание. Но все они хором обвиняют Анну, и никому из них даже в голову не придёт сомневаться в её виновности. Зигель объявили виноватой сразу же после пожара, когда у полиции ещё вообще не было никаких улик против неё, кроме той, что во время пожара она не пострадала.

Но Бор два раза оговорился, что в виновности Зигель есть сомнения. Кто же мог написать жалобу в округ с таким подтекстом? Но размышлять было некогда. Я открыл папку с показаниями пострадавших, вытащил листок с стенограммой допроса Ингрид Лауэр, который я провёл в больнице.

Инспектор Бор сощурился, читая документ, из чего я сделал вывод, что он очень близорук, но стесняется пользоваться пенсне или носить очки.

Просмотрев показания Инги, Бор помолчал, затем вынул из кармана белоснежный отглаженный платок и деликатно высморкался.

Я следил за изменением выражения его лица и не мог понять, что мне сулит это изменение. В конце концов, я решил действовать прямо и задал вопрос, который меня на тот момент наиболее интересовал. Ну, допустим, не ответит он мне, что мне теперь уж терять:

– Скажите, инспектор, а что в обращениях горожан в округ заставило вас засомневаться в виновности Анны Зигель?

Я был готов к новой вспышке начальственного негодования, но проверяющий неожиданно спокойно, хотя и несколько высокомерно, ответил:

– Ну, во-первых, я и сам сомневался, чтобы такое ужасное преступление совершила обычная девушка из хорошей семьи. Она ведь не испытывала с детства никакой нужды, у неё всегда была пища и кров над головой. Её родители – уважаемые люди! И раньше она никогда не бывала на приёме у доктора по поводу душевного расстройства. Ну, а во-вторых… Вот.

Бор вытащил из своего тонкого щегольского портфеля несколько измятый листок бумаги и бросил передо мной на стол.

Я вполне оценил его жест. Это было правильно. Бор оказался не такой уж крысой, какой я посчитал его сначала. Ну что ж, открытость – это всегда хорошо, особенно в таком деле.

Я взял листок и начал читать. Видимо, это была вторая страница письма. Почему инспектор Бор не показал мне первую, оставалось только догадываться. Возможно, он сделал так потому, что на первой странице автор указывал своё имя и фамилию, а проверяющий по какой-то причине не хотел, чтобы они стали мне известны.

« …и она заложница этого. Все люди не верят, никто не верит. Она не могла, это же ясно всем. Анна не злодейка какая-то. Зачем ей убивать? А все твердят, что из мести, и исчадие ада»

Я мысленно отметил про себя несколько грамматических ошибок, остановил чтение и усмехнулся:

– Не находите ли вы, что автор письма противоречит сам себе? Сначала он говорит, что в городе никто не верит в виновность преступницы, а буквально в следующей строке утверждает, что все люди считают, что она так поступила из мести. А и общий стиль этого послания… Писал или ребёнок, или человек крайне необразованный.

Инспектор Бор надменно заметил:

– Недостаток образования не исключает твёрдой гражданской позиции. Каждый гражданин может пожаловаться в округ на действия городской полиции.

«Ах, как ты красиво выражаешься!» – чертыхнулся я про себя. А Бор, притянув к себе папку с показаниями потерпевших, наугад вытаскивал из неё отдельные листы и читал их. Потом он вздохнул и неожиданно высказал желание осмотреть место пожара, спросив, есть ли у нас в штате фотограф.

Фотографа у нас не было. В случае необходимости мы обращались в фотографическое ателье Шумана, которое находилось на главной улице. Заверив проверяющего, что фотограф подойдёт в самое ближайшее время прямо к зданию сгоревшей гимназии, я с чувством огромного облегчения отправил его осматривать место преступления в сопровождении патрульного Курта.

Едва мой кабинет опустел, я бессильно опустился на стул и обмяк. Мой лоб покрылся испариной, и хотя комиссия ничего не узнала о злоключениях Берты и её подружек, мои руки просто тряслись. Они ведь и 23 числа у сгоревшего здания гимназии крутились, а теперь и в лесу, под самым носом убийцы гуляли! "Это дело сведёт меня с ума", – думал я, смахивая капельки пота со лба. Да уж, сегодня влетит всей бригаде.

Скоро вернулся и Кляйн. Он не выглядел каким-то особенно озадаченным. Конечно: все шишки достались именно мне, как начальнику следственной группы! Толстяк же почти ничего не получил в свой адрес.

– Ну, слава тебе, Господи, ушёл. Это тип хуже Гранчара, – процедил сквозь зубы Кляйн.

Я любезно угостил напарника папиросой и спросил:

– Ну, какие тут у нас перспективы?

– Да пока тупик, – ответил Мартин. – Кстати, что вчера произошло?

– Ничего особенного, – ответил я. – Моя дочка просто искала приключений на свою и мою голову. И чуть было не нашла, – я повернулся затылком к напарнику, продемонстрировав свой ушиб, – и ещё, я приказал следить за егерским сынком.