Инсбрукская волчица

– Знаете, вы сейчас больше похожи на светскую дурочку. И что же, не писал он вам?

– Писал! И что с того?! – моё лицо налилось краской, теперь я дрожала от гнева, – какое это имеет отношение к делу?!

– Ровно никакого! Просто мысль о том, что там, за поворотом, нас ждёт нечто новое, подлинное личное счастье – это то, что греет ночами и не даёт бросаться из крайности в крайность. Что же было последней каплей?

Он всё знал ещё тогда, когда в первый раз меня допрашивал, и когда дал мне почитать протокол допроса Сары. Чего ему от меня надо?

– Видите ли, фройляйн Анна… Думаю, случилось нечто, похожее на кошмарный сон. Такой, который надолго застревает в мозгу, точно заноза. И не отогнать ничем, разве что можно напиться до беспамятства. Но это ненадолго, поверьте.

– Это было наяву… – пробормотала я, почувствовав, как глаза предательски жжёт. – Наяву!

Не выдержав, я разрыдалась. Давясь слезами и словами, стала рассказывать о том, что было накануне. Впрочем, инспектор всё знал и так – ждал, пока подтвержу его догадки.

В тот день меня опять наказали – оставили без обеда. Хотя сказать «заперли» – это преувеличение: хотя окно располагалось довольно высоко, его легко можно было открыть и выбраться во внутренний двор школы. Только большого смысла в этом не было: путь на волю преграждали массивные ворота, через которые в хозяйственный двор заезжали грузовые экипажи с инвентарём и прочим нужным и не очень хламом. Однако всё же прогуляться по двору куда веселее, чем сидеть взаперти! Сегодня я решила выбраться наружу. Но только открыла окно, как услышала позади себя сипловатый голос Генриха, племянника нашего сторожа, который недавно, как говорили, вернулся с каторги. Это был здоровущий мужик с красной рожей и противными бегающими глазками.

– Далеко ли собралась лететь, птичка?

– А что мне, здесь задыхаться? – равнодушно отозвалась я, – такая духота! Сегодня как раз начали топить печи!

Пока я слезала с подоконника обратно в класс, Генрих подошёл очень близко, почти вплотную. Это было неприятно – от него разило потом. Стало противно и страшно. Хотела отойти в сторону, но он схватил меня за плечо и рванул к себе.

– Бедняжка Анна, ты так много времени взаперти провела… Небось, скучно одной?

– Что вам нужно? – в растерянности спросила я, глядя в его крысиные глазки.

– Ничего такого особенного. Я могу освободить тебя: сделаю вид, что не заметил, как ты ушла. Хочешь, помогу тебе, только если очень хорошо об этом попросишь… Понимаешь?

На этих словах рука Генриха соскользнула с моего плеча на грудь. Я попыталась оттолкнуть мерзкого мужика, но он был намного сильнее. Ухватив за локоть, он отвесил мне несколько пощечин с такой силой, что на пару минут я отключилась. Подонку хватило времени, чтобы оттащить меня в сторону.

Что случилось после, помню плохо. Потные руки Генриха полезли ко мне под одежду, разорвали подол платья и добрались до тела. Попыталась вырваться – не сумела. Кричать смысла не было: поблизости – никого, да и не привыкла я звать на помощь, потому что никогда и никто мне не помогал, не понимал, не жалел.

Когда сторожу удалось побороть мое сопротивление, испытала не только боль, но и унижение, страшнее которого и быть не может. В этот момент вдруг поняла смысл слова «надругательство». Он именно надругался надо мной, зверски надругался, я даже потеряла сознание от боли.

Когда очнулась, этот ублюдок успел улизнуть из класса, оставив дверь открытой. С трудом поднялась на ноги: так больно, так плохо, что, казалось, шагу не смогу ступить – и все же пошла.

Сумерки спасали от чужих взглядов – и только! Боль рвала тело изнутри.

Добиралась до дома долго, стараясь держаться теневой стороны улиц, жалась к домам – лишь бы никто не заметил меня, не обратил внимания на зареванную девчонку, которая еле передвигает ноги, а на лбу будто написано: «изнасилованная»!

Давно озлобленная, предпочитавшая, чтобы плакали другие, я ревела!

Дойдя до дома, заперлась у себя и рыдала до самой ночи. Руками зажимала рот, чтобы заглушить обиду, рвущую грудь воем. Перед глазами стояла глумливая лоснящаяся рожа Генриха. Мне казалось, я ощущаю егозловонное дыхание. Потом собралась с силами, умылась, да еще одеколоном попрыскалась… И все-таки вонь и грязь недавнего унижения не отпускали. Рухнув на постель, уткнулась носом в подушку и тихо скулила, проклиная коварного насильника, школу, все на свете…

Время приблизилось к полуночи, когда мне пришло в голову, что единственный выход, возможность избавиться от позора и ежедневных мучений ─ ведь я уже давно не жила, а мучилась, ─ это покончить со всем раз и навсегда.

Взглядом стала обшаривать комнату… В потолок был вбит большой крюк, с которого на цепи свисала лампа. Сейчас она не горела, комната освещалась свечой, одиноко мигавшей на комоде. Я решилась… Открыла один из ящиков комода и сразу увидела то, что требовалось – голубой шелковый шарф, который мне очень нравился. Вот он и украсит мою шею в последний раз!